НАТАН. Расследование в шести картинах

Хохочущие министры сбросили простыни, и, победоносно обнаженные, столпились вокруг меня с кружками пенящегося пива в руках. Я не понимал причин этой перемены, но был рад, что контакт наконец установлен.

Тогда я произнес речь, которой горжусь, и привожу ее здесь без сомнений, ведь опубликована она будет только после моей смерти. (Примечание медиахолдинга «ГЛАИСТ»: «Ха-ха-ха!»)

— Вы выдающиеся маскировщики! Мастера тишины! Дети темноты! Обожаю ваше подполье, восхищаюсь вашей немотой! Я вступаю в политическую жизнь, когда наша страна переживает не то что кризис идей, а невиданный свальный грех в идеологическом пространстве. И это великолепно! Это превосходно, что наш народ не понимает, да и мы все великолепно не понимаем ни-че-го!

Министры дружно закивали и выпили за меня с глубоким уважением. Я же поднял тост за новую партию.

— Обещаю привести ее к победе! Одно лишь замечание. Вы все делаете идеально! Я ваш фанат! Но во время выборов, когда правящая партия борется за доверие электората… Может быть, предвыборная программа не должна ограничиваться воззванием к народу: «Скоты, где вы найдете лучше?»

Министры назвали мою критику «весьма конструктивной» и потребовали у прислужников водки, намереваясь смешать ее с пивом.

Дальнейшее я помню смутно; видимо, и я смешал… В памяти сверкают вспышки: вот, например, я стою на краю бассейна и даю клятву государственного деятеля:

— Я намешаю из самых разных идей невероятный политический коктейль, он будет адекватен чудесному историческому периоду, который мы все благодаря вам проживаем! Спасибо от всего сердца! Из этого политического нигилизма мы создадим такую конфетку, что народ, начав сосать ее, вовек не сможет остановиться…

Последний тост, который сохранился в моей памяти, я произнес с вышки:

— Объявляю наш геополитический тупик предвестником геополитического торжества!

Сказав это, я нырнул в бурлящие воды…

* * *

На следующий день после публикации этого материала слетела голова руководителя ГЛАИСТа. Поговаривают, летела она весьма художественно, и разжалованный руководитель едва поспевал за нею.

Начальник президентской администрации был полон гнева: «Дискредитация Натана, говоришь?! Урод!.. А какого черта!.. Было дискредитировать вместе с ней!.. Весь правящий аппарат?!» — кричал он вслед летящей голове бывшего руководителя ГЛАИСТа. Та, прыгая по ступенькам, при каждом стуке что-то жалобно пищала в свое оправдание…

В тот же вечер начальник администрации президента получил от енота депешу: «Прикрытие для Натана создано великолепное. Теперь господин Эйпельбаум может, не вызывая подозрений, приступить к своей основной задаче — дискредитации оппозиции».

Начальник администрации был ошеломлен масштабом наглости еврея и енота. Ночь напролет он провел у дверей спальни первого лица. Но ворчания не было. В этой тишине начальник уловил распоряжение: оставьте все как есть.

И оставил.

Беззащитная плоть русской литературы

Я вынужден сделать пренеприятное замечание. Увы, наш коллектив поредел. Профессор филологии отсутствовал — передо мной на столе лежала справка из скорбного медучреждения, куда он был срочно госпитализирован. Более подробно я говорить не могу: медицинская тайна.

Приведу лишь скупые факты. Поздним вечером того дня, когда мы отважились исследовать кремлевский период жизни Эйпельбаума, профессор филологии начал беседовать с геранью. Наше присутствие его не смущало, он общался с цветком ликующе и бессвязно (цитировать не стану, возможно, это тоже область медицинской тайны).

Применив мягкую силу, мы отвели филолога в его комнату и запрели дверь с внешней стороны. Невзирая на мольбы профессора, мы не отдали ему герань — единственную, по его словам, «достойную собеседницу».

Мы надеялись, что столкнулись с временным помутнением рассудка, но увы! Наутро нам пришлось вызвать санитаров. Повязанного профессора, вопящего про «радость и свободу», увезли в клинику четверо мрачных мужчин. Перед погружением в машину филолог воскликнул, обращаясь к нам, потрясенным и сочувствующим: «Не допустите извращенца к плоти русской литературы!»

Обдав нас зловонным газом, машина исчезла.

Помутнение профессора произвело на нас неизгладимое впечатление: в нашем коллективе что-то незримо и неизлечимо сдвинулось, но мы попытались забыться в работе…

Свистите в сталинский свисток!

Натан парил над Россией все выше и беззаконней, все обольстительней и неподсудней — парил, обещая и обольщая.

Сентиментально настроенные политологи — а таких у нас большинство — назвали этот период в жизни страны и Натана «От иронии к истине». Именно к этому периоду относится намерение Эйпельбаума возродить культ Сталина.

На Всероссийском Демократическом Собрании, проходящем в Петербурге, Натан объяснил настороженным либералам, что намерен довести ситуацию до крайней степени абсурда:

— Потерпите, свободолюбивые — я же терплю! Усмирите демократические позывы — я же усмирил! Я тут такую пандемию сталинизма устрою, что народ ужаснется и возопит: «Демократии! Либеральной демократии!»