Национальность – одессит (СИ)

Потому что мне нечему у тебя учиться, скорее, наоборот. К тому же, уже сейчас одесские гимназисту бунтуют, требуют отменить изучение мертвых языков под девизом из Нового завета «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», а после революции так и сделают.

— Я пришел в университет не только и не столько за дипломом, сколько за знаниями. Мне кажется, может быть, я ошибаюсь, что латынь и древнегреческий знаю достаточно хорошо для культурного человека. Хочу и в точных науках достичь такого же уровня, — ответил я вежливо.

— Вы скромничаете, милостивый государь! Оба языка у вас превосходны, особенно древнегреческий! — похвалил профессор, после чего шутливо намекнул, что мне пора сваливать, чтобы некому было тыкать его носом в ошибки: — Что ж, не буду вас задерживать на пути к знаниям!

В коридорах главного корпуса и во внутреннем дворе было много студентов. Я сперва не понимал, зачем они приходят сюда, если не посещают лекции. Потом узнал, что полиция не имеет права даже заходить на территорию университета без разрешения ректора, которое получить очень трудно. У русской интеллигенции родовая травма — неистребимое желание покусывать сиську, которая ее кормит. По себе знаю. Поэтому возле университета постоянно околачивались мутные типы в штатском, поджидая свои жертвы, которые обтирали стены в коридорах.

Я вышел во двор, чтобы воспользоваться удобствами, которые насмешливо называют восточными, хотя и на западе, как я слышал, «унитазация» еще не набрала обороты. Сортир был каменный, добротный, на два десятка кабинок с дверцами, закрывавшими только нижнюю часть: видишь, что занято, но не сам процесс. Внутри дырка в полу, в которую, посидев орлом, отправляют и туалетную бумагу, роль которой исполняют газеты, приносимые с собой. У меня для этого есть бумажные салфетки. «Одесские новости» — «самую большую и самую распространенную на Юге России ежедневную (не менее трехсот тридцати номеров в год) политическую, литературную, научную, общественную и коммерческую» газету, на которую подписался за девять рублей с доставкой дом на весь год в их редакции на углу Ришельевской и Греческой и которую мне вручает по утрам дворник, когда подъезжаю к воротам, я, прочитав, накалываю на гвоздь, вбитый в стену на входе в сортир. Пусть используют по любому из предназначений.

Возле сортира небольшая площадка, которая не просматривается из окон главного корпуса, поэтому на ней постоянно тусуются те, кто хочет совершить что-то не совсем приличное и даже совсем неприличное. Здесь часто похмеляются бедные студенты, опустошая бутылку дешевого вина прямо с горла, заключают сомнительные сделки, дерутся, почему-то называя этот вульгарный процесс дуэлью… На этот раз стояли три студента: два худых ашкенази в штатском, явно не бедные, и русский здоровяк в форме, явно не богатый. Первых двух я видел на лекции по истории, где услышал такую ересь об Атилле, что больше не ходил. История, как и религия, ее эмоциональная составляющая — это когда немые рассказывают глухим о том, что видели слепые. Третьего встречал на юридическом факультете, который считается самым легким в плане учебы и при этом самым лучшим в плане трудоустройства. Все трое называли себя анархистами. Мода сейчас такая у студентов — слыть революционером, не важно, какой масти. Как по мне, еврей-анархист — самый короткий анекдот. Для дуэли им не хватало еще одного секунданта, на страдающих похмельем не похожи, поэтому я решил, что кто-то из них пытается что-то впарить другому, не буду показывать пальцем на этого громоздкого дурака. Оказалось, что ждали меня.

— Эй, ты, пижон! Иди сюдой! — обратился ко мне на «ты» одни из ашкенази, который был повыше и одет побогаче, хотя мы не представлены, а в университете, как и во всем российском обществе, строго блюдется обращение на «вы», даже профессоров к студентам. — Я уверен, шо ты знаешь за революцию. Так или нет?

Коренные одесситы, что в советское время, что сейчас, говорят на русском языке настолько хорошо, насколько позволяет образование и воспитание, и не отличаются от жителей других регионов империи. Могут вставить словечко на «одесском», но с таким видом, будто хотят добавить «Простите за мой французский!». Это язык быдла, которое наводнило город после революции, а его малость облагородившиеся потомки не желали, чтобы их приняли за рогулей, как в годы моей юности тут называли деревенщину. Специфичный диалект — удел недалеких понаехавших, пытавшихся выдавать себя за аборигенов, и писателей, мнящих себя талантливыми, и маменькиных сынков, играющих в крутых бандитов. Решивший напрячь меня был из третьих.

— Да, видел ее вчера ночью на Дерибасовской, приставала к мужчинам, — ответил я.

Здоровяк гыгыкнул, заценив мой ответ, а вот обоим ашкенази не понравился.