Наваждение

И впрямь, внушительная фигура в черном русском кафтане уже воздвиглась у вагонных дверей, разом организовав бестолково мельтешащую толпу. Наденька уперлась взглядом в переливающийся, как леденец, значок на кондукторской шапке. До этой минуты она была совершенно уверена в том, что моментально узнает Софи Домогатскую, а та – ее. Но лица пассажиров, одно за другим проявлявшиеся в дверном проеме, оказались вдруг одинаково невнятны, стерты, как заигранные карты, непонятно даже – мужские или женские. Если за что и можно было зацепиться глазами, так только за этот леденцовый значок; ей казалось, она различает надпись на нем: «Пермь-Тюменская железная дорога».

– Билет надо было брать до Тавды…

– Я и взял до Тавды, – Ипполит Михайлович сверху вниз глянул на жену, пожав плечами, слегка опущенными под тяжестью толстого суконного пальто, негнущегося, как доспехи, и такого же прочного, – причем не один, а два, согласно логике.

– Какая там логика. Она и одна вполне может…

– Едва ли. Софья Павловна уж не девочка. Как, кстати говоря, и ты. И что, скажи на милость, заставляет тебя так нервничать? Возврат егорьевского наваждения?

– Да. Наваждения, – прошептала Наденька. Знакомое лицо внезапно бросилось ей в глаза, выделившись из череды белых пятен, и так же внезапно она успокоилась.

Разумеется, она прекрасно знала, что Софи будет не одна. И знала – с кем. Странно было б, если б та не предупредила – кого встречать, когда, куда брать билеты. Другое дело, что мужу она об этом не сказала, попытавшись оправдаться перед собой тем, что сообщили ей чересчур поздно. И весь день, готовясь ехать на вокзал, тешилась странными, довольно приятными своей новизною чувствами, напоминавшими девическую робость. Эти чувства сгинули, едва только она разглядела Андрея Андреевича Измайлова, совсем не постаревшего (хотя это белым днем надо смотреть) и, кажется, нисколько не озабоченного предстоящей встречей. Он деловито переговаривался с кондуктором, поворачивая голову вслед размашистым жестам; носильщик, лихо вкативший тележку едва не под колеса вагона, принимал багаж. Он, может быть, и не знает, что я тут, подумала Надя. Ну да, с Софи станется…А что ему, даже если и знает?

– Гляди-ка, инженер Измайлов, – хмыкнул Ипполит Михайлович. – Вот новость. Неужто эта твоя госпожа Домогатская его завербовала?

– Она теперь Безбородко, – машинально, следуя привычке к точности, поправила Надя. Ее муж был, как всегда, невозмутим. Не волновали его ни струи воды, текущие с обвисшего зонта, ни угрызения совести. Да что там, какие угрызения? Он их и восемь лет назад не испытывал, а теперь подавно. Ей бы надо последовать его примеру, да что-то не получалось. Был даже момент, когда ей очень захотелось съежиться и спрятаться куда-нибудь, да хоть под пролетку извозчика, что терпеливо поджидал их на мостовой, – когда появившаяся наконец Софи крикнула, взмахнув рукой:

– Наденька! Ипполит Михайлович! Мы здесь!

Измайлов повернул голову в их сторону. Взгляды мужчины и женщины пересеклись, и всё разом сказали друг другу. Надя ощутила облегчение и разочарование одновременно.

– Вот вам причуды континентального климата, – заявил Коронин после приветствия, которое вышло бестолковым и скомканным. Измайлов оказался таки смущен и даже зол – непонятно, на кого. Софи… «Нисколько не изменилась!» и «Совершенно другая!» – эти две противоположные мысли явились к Наде разом, едва она ее увидела. Так бывает, когда о человеке слишком много думаешь. Хотя уж об Измайлове-то она думала никак не меньше…

Дело было, видимо, в том, что Софи Домогатская представляла собой мифологическую персону, коим в общем-то не положено существовать во плоти. Странно было смотреть на эту молодую даму (была бы уж девочкой, как положено – вечно юной; или – постаревшей, все-таки восемнадцать лет прошло, а так слишком ненатурально выходит!) в маленькой шляпке, надвинутой на лоб. К щеке прилипла мокрая прядь, блестящий взгляд быстро скользит по лицам встречающих и, не задерживаясь на них, с тем же любопытством – на вокзальный фасад, на толпу, на седоусого обер-кондуктора со свистком на цепочке, озабоченно спешащего вдоль вагонов, на оранжевую фуражку начальника станции, на фонари, на извозчиков… Она поворачивает голову – туда, сюда, поглощая этот сырой вечер с чахлым светом фонарей, пахнущий угольной гарью, железом, мокрой резиной и лишь слегка – распускающимися листьями. Ну-ка, где здесь уральская экзотика?

Наде почему-то вспомнился еще один персонаж из егорьевской мифологии – лорд Александер Лири. Этого лорда она ни разу не видела, но по описанию Машеньки Опалинской очень живо представляла, как он вертит головой, жадно разглядывая сибирские диковины: «Oh, Siberia! Splendid! Wonderful!». Она была почти уверена, что, если таки его увидит, – он окажется очень похож на Софи.

– Да, у вас если уж начнет лить, так минимум на неделю, – поддержал было Андрей Андреевич пристойный разговор о погоде, но тут же был решительно прерван: