Не названа цена

Почему-то эта утешительная мысль не принесла ей успокоения: сердце продолжало надрывно ныть — и почему-то в этом тоскливом чувстве было не столько вины, сколько боли и огорчения.

Интерлюдия

Илия делала всё возможное, чтобы скрыть своё взволнованное состояние от домашних. Ей и вообще не хотелось, чтобы они что-то узнали о проблемах в её личной жизни — это было бы слишком стыдно — но тем более ей не хотелось, чтобы они знали, как легкомысленно она себя повела по отношению к Леону.

За ужином она старалась казаться оживлённой, оптимистичной и энергичной — и, кажется, на этом и прогорела, потому что получившаяся картинка очень отличалось от обычной «Илия всеми мыслями пребывает в своей работе и с трудом возвращается в реальность».

Впрочем, её оживлённость все, не сговариваясь, истолковали в совсем неожиданном для неё ключе. Мать понимающе переглянулась с отцом, тот подтверждающе кивнул, брат похмыкал с интонацией «ну да, всё ясно!»

— Так ты, значит, — первым решил выразить это всеобщее «понимание» брат, обращаясь к Илии, — всё же познакомишь нас со своим кавалером?

Илия растеряно замерла.

— Да-да, — включился в дело отец и признался: — Мы уж решили, что ты передумала его приводить.

— Или что он испугался отца, — стрельнула глазами в сторону мужа мать.

Тот ответил выражением лица «да с чего все вообще взяли, что я такой страшный?»

Илия мучительно покраснела и закашлялась.

Она и забыла!

Она забыла, что, в самом деле, обещала познакомить их с Рийаром!

— Прошу прощения, — пробормотала она сквозь кашель, вскочила и убежала к себе.

— Наверное, он всё-таки и впрямь тебя испугался, — понимающе покивал отцу брат.

Мать раздражённо переставила соусник.

— Глупости! — возразила она и добавила: — Просто Илия очень стеснительна, а мы так на неё насели!

Глава третья

Выписанная Илией справка привела Леона в глубокое смятение.

Он сам не очень-то знал, что делать со своими чувствами к ней — они казались ему в высшей степени неуместными из-за того, что она была его стажёркой, и из-за того, что ей очевидно нравился Рийар. Внутри себя Леон как-то просто и обыденно пришёл к решению отложить эти чувства в сторону и не думать о них.

Илия была молодой красивой женщиной, а сочетание в ней искреннего наивного восторга перед жизнью с острым аналитическим умом, конечно, привлекали к ней внимание. Леон полагал, что вполне естественно, что у него возникло к ней влечение, но что влечение это не будет долговечным, если его не подпитывать. Со временем он привыкнет к ней, её эмоциональная яркость перестанет казаться ему привлекательной, её взгляд на вещи перестанет быть ему в новинку, — и, конечно, это ненужное ему совершенно чувство тоже уйдёт. Нужно просто переждать сейчас, не давать ему власти и силы, — и оно само угаснет.

Однако, как это часто бывает с людьми рациональными и сдержанными, Леона безотчётно влекло к себе это проснувшееся в нём живое, необычное, непривычное ему, волнующее и нежное чувство. Его, конечно, и раньше привлекали те или иные женщины, и влечение такого рода не было ему совсем уж незнакомо; но чувство его к Илии разительно отличалось от всего его предыдущего опыта этой щемящей нотой глубокой нежности к ней. Наивный, почти детский взгляд Илии на мир позволял ей быть светлым и добрым человеком, который не разучился ещё видеть в людях лучшее и верить в это лучшее. Леон совсем не хотел, чтобы Илия так навсегда и осталась в мире своих радужных фантазий о реальности; но он не хотел и того, чтобы, знакомясь со взрослой жизнью и реальным миром, она была так глубоко ранена своими открытиями, что потеряла бы свою радостность и чистоту сердца. Ему хотелось быть рядом, когда она будет делать все эти страшные открытия, и поддержать её в этот момент, и помочь ей сохранить верность самой себе.

Эта потребность поддерживать и быть рядом привела к тому, что чувство Леона к Илии было наполнено особой бережной нежностью, и нежность эта, ненавязчиво окутывая его сердце, постоянно прорывалась наружу — и он даже сам не замечал за собой этого.

Бережность эта привела к тому, что и с её справкой он имел потребность обойтись аккуратнее, чем с другими; он не убрал её в общий короб, а оставил в верхнем ящике своего стола, под рукой. Ему, к тому же, постоянно хотелось перечитать её, но он удерживал себя от этого поступка, полагая его слишком глупым и нелепым.

Впрочем, едва ли это волевое усилие могло его от чего-то спасти — справка была слишком короткой, и он с первого прочтения прекрасно запомнил её наизусть. Но, по крайней мере, он воздержался от такой влюблённой глупости, как проговаривать эти несколько строк про себя снова и снова — однако и это не спасало его тоже, потому что он помнил их, и они жили внутри него, даже если он их и не проговаривал.