Не покидай меня

Леня все домашние дела взял на себя, пережидая ее состояние, словно болезнь. Муж был более предупредительным, более внимательным, чем была она сама.

В какой-то момент пришло ощущение гнетущей вины, знакомой еще до Карениной. Вины перед собой и своим домом. Ира приходила в ужас от мысли, что Виктор уже рассказал Лене о том, что успел разнюхать. И даже с готовностью ждала развязки. Хотя что делать после — она не имела представления. Ира продолжала ездить в больницу, наблюдая за Андреем, Валентиной и их детьми издали. Ее душили слезы и стыд. Всепоглощающий стыд за себя.

Подруга Татка, отчаявшаяся выведать у нее хоть что-то, выдала ключи от своего домика в дачном поселке, доставшегося ей от бабки.

— У тебя сумасшедший взгляд, Ирка. С таким взглядом люди не должны просто ходить по улицам и травмировать граждан своим видом. Езжай-ка ты в эту глухомань и разберись в себе. Мы с Георгием приедем, навестим тебя, продуктов подкинем.

Ира не согласилась бы, но нечаянный разговор с Валентиной решил дело в одночасье…

Она столкнулась с ней на выходе из лифта. И замерла, ошеломленная этой нежданной встречей, догадываясь уже, что Валентина знает ее. Жена Андрея тоже остановилась, потом, склонив голову набок, пристально осмотрела соперницу. Обе не знали в первую минуту, что сказать друг другу. Их обходили врачи и персонал больницы, а они все стояли и смотрели друг на друга. Ира всегда думала, что Валентина способна и должна была бы устроить сцену с криками и матом в исступлении крайней обиды. Однако поняла, что ошиблась. Более того, было очевидно, что Валентина ни о чем не жалела. Страдала, разумеется, но не жалела.

— Поговорим, подруга? — первой предложила жена Андрея, направляясь к гардеробу и увлекая за собой Иру своей волей, покоем и искренностью.

Они долго ходили по дорожкам больничного парка, как две подруги. Сначала молча, потом Валентина снова заговорила, с зябкой женственностью кутаясь в норковую шубку.

— Знаешь, Андрей никогда не мог бы пожаловаться на недостаток внимания к себе. К нему тянулись и его опасались по одной и той же причине. А я ничего не боялась. Некогда было, да и не считала нужным. Работали и спали вместе, как два каторжника. Может быть, работа и вырвала его из беспутства и компаний дурных. Иначе спился бы, распорОшил попусту и красоту, и здоровье, и даже комнату свою коммунальную профукал бы. Мало ли случаев таких, когда под заборами оказываются, словно собаки, если слишком умные берутся за дело и нужные бумаги в нужное время подсовывают на подпись. А мне хотелось видеть в нем человека. Потому что он этого заслуживал. И он пошел рядом со мной. Мне хотелось думать, что приручила его, будто дикого зверя. Все они такие — львы дикие без нас… А может, ему самому просто захотелось стать кем-то другим. Не дурковатым детдомовским шалопаем, знающим за собой лишь два достоинства — веселый нрав и привлекательность, а другим… Может, ты не знаешь, но он мне рассказывал, что какое-то время, до меня еще, даже рассматривал вариант «парня для эскорта» у богатых дамочек, но это попахивало проституцией. А проституткой он становиться не хотел. Гордость не позволяла. Гордость!

— Я знаю, — отозвалась Ира, идя рядом и внимательно слушая.

— Его я никогда не обманывала. Но у вас что-то было? До меня…

— Было, — подтвердила она. — Мы и сами не понимали, что это настоящее.

— Нет. Настоящее — сейчас. Другого настоящего нет. Ты хочешь забрать его у нас? — Валентина остановилась и снова пристально всмотрелась в ее глаза. — А вот я не отдам. Из любви не отдам. Любовь она же хищница. Вцепится — не отпустит. Грызть будет до костей. Ничего не сохранит, все сожжет… Вот и меня сожгла-сгрызла. Люблю его. Наверное, только сейчас поняла, как люблю, — Валентина заплакала, прислонившись к стволу мокрой, холодной, словно утопленница, березе у дорожки. — Я же пугала его, что уйду и все заберу! — сквозь слезы горько усмехнулась она. — Пугала… и сама боялась. Зачем мне все это без него?.. Сама его тогда с матерью в Монино отправила. На этой дуре старой ни царапины, а у него живого места нет. Когда позвонили в то утро, я так и грохнулась в обморок. Казалось, что и у меня жизнь кончилась. Вот это — настоящее, подруга. — Останавливая жестом Иру, хотевшую сказать, что ей жаль, Валентина предупредила: — Ты ничего не говори сейчас, ладно? Сейчас ты зритель. А трагедию играем мы с Андреем. Не хочу тебя, подруга, ни в чем упрекать. Пустое это дело. Что случилось, то случилось… Может, и моя вина в том есть. Но ты не приходи больше. Прошу тебя. Его я на ноги поставлю, можешь не беспокоиться. В Германию увезу, в Израиль, в Англию, в Бразилию… Хоть на край света. А ты отойди. Пусть сам решает, что делать. Я вот говорю, что не отдам, однако ж разве так возможно? Он мужик. Решит уйти — поплачу, смирюсь. Только ты сейчас уходи сама. Так будет лучше для всех нас.

Виктор

Как же он любил семейные интриги, тайны, страстишки! Виктория Павловна и не догадывалась, какая грязь скопилась в ее квартире. И кого же в этом винить? Кому предъявлять счета, как не самим себе?