Не покидай меня

Собственность имелась и в Союзе писателей, в руководстве которого имел честь состоять Олег Иванович Заботин. Сей достойный муж, как оказалось, заведовал еще партийной кассой областных отделений и руководил лакомыми жилищными фондами в столице. Имя Заботина нигде не мелькало. К тому же он был жив, а это означало, что чутье не подвело старого интригана. Каким-то образом он отщипнул кусок жирного пирога и, пользуясь суетой и неразберихой, уволок его в своем клювике в Лихтенштейн. Не сразу, конечно. Авиабилеты свидетельствовали о том, что таких поездок было несколько за последующий 1993 год. Потом чуть реже.

Владельцами номерного сберегательного счета в LGT Bank in Liechtenstein, если судить по бумагам Заботина, сначала были три человека. Первый — некий отставной генерал, все время писавший мемуары и потому состоявший в Союзе писателей. Второй — забытый всеми поэт-песенник, сочинявший приторно-патетические произведения к партийным и советским государственным праздникам. Отставной генерал в июне 1994 года застрелился при очень загадочных обстоятельствах, а поэта в том же году нашли в петле. Третьим был Олег Иванович.

Виктор полагал, что драгоценный дядюшка имеет весьма красноречивый пушок на рыльце. И знал об этом только он, любимый племянник.

В один из своих визитов на обед к Виктории Павловне Виктор задержался до самого вечера. Улучив момент, он проник в кабинет Олега Ивановича. Старик что-то усердно печатал на машинке, поглядывая то на клавиатуру, то на лист бумаги в каретке.

— А, мой милый! Проходи, проходи! — пригласил Олег Иванович вошедшего племянника и указал на удобный мягкий стул, стоявший перед письменным столом спинкой к окну.

— Спасибо, Олег Иванович! — отозвался Виктор, с удовольствием присаживаясь и испытывая приятное волнение, какое, вероятно, бывает у рыбаков и охотников.

— Ну, зачем так официально? Дядя! Дядя Олег, мой милый юный друг. «Нас узы добра и любви связали», как сказал один поэт.

— Поэт? — встрепенулся племянник. — Как хорошо, что вы об этом заговорили! Просто угадали мою мысль! Мне вот нравятся советские лирики.

Все, что партия прикажет,Мы исполним — долг таков!Космос мы освоим даже,Цепи сняв с земных оков!Бей, товарищ, по безделью,По растленью и джинсе!Рукоблудью, рукоделью

Скажем — нет! И скажем все!

Эх, хорошо! Бодро! Сразу тянет на подвиги!

Глаза Олега Ивановича за стеклами очков стали чуть выпуклыми.

— Что? Что это такое?

— Говорю, хороший поэт был! — бодро продолжал Виктор. — Какие песни писал!

— Да, да, — задумчиво пробормотал старик, — хороший. Странно, однако, что ты вспомнил именно его.

— А почему не его? — играл Виктор в дурачка. — То, что он плохо кончил, ничуть не умаляет достоинств его поэзии. Вы с ним были знакомы?

— С кем? — быстро переспросил Олег Иванович, начавший как-то суетливо перебирать бумаги на столе.

— С этим поэтом?

— Странные вопросы! Я был знаком со многими в Союзе писателей… Почему тебя интересует именно он? — старик уже явно начинал злиться.

— Не знаю, — пожал Виктор плечами. — Просто пришла строка на ум.

— Это замечательно. У-у-у, как поздно уже! Заработался, засиделся! — Олег Иванович встал, давая понять, что аудиенция должна окончиться на милой дружеской ноте.

— Сядьте, дорогой дядюшка, — жестко, но с улыбкой произнес племянник.

— В каком смысле?

— В самом что ни на есть прямом.

— Тебе не кажется, что ты несколько… переступаешь границы… дозволенного? — впервые за долгие годы Виктор увидел на желтоватом морщинистом лице Олега Ивановича яркие пятна едва скрываемой ярости.

— Нет. Не кажется, дядя. «Нас узы добра и любви связали»! Сядьте, и мы с вами продолжим нашу милую беседу.

— Не понимаю, что за тон, Виктор? — старик все же сел обратно в кресло и скрестил руки на груди.

Виктор еще шире улыбнулся, вытянул ноги, закинул руки за голову и мечтательно произнес:

— Знаете, я всегда хотел оказаться на месте Остапа Бендера. Только я бы не был таким добрым, как он. Есть, есть в нем эта совершенно отвратительная снисходительность к человеческим порокам! Эта внешняя бессовестность скрывает в себе абсолютную совестливость. Я, к вашему сведению, болезнями совести не страдаю. У меня иммунитет к ней. В этом мое преимущество. Моя главная фишка. А вот вы, дядя, в глубине души весьма совестливы. Поэт этот бедный — ваших беспокойных ручек дело? «Погиб Поэт! — невольник чести»…

— Что?!

Совершенно невозможно было понять, сами глаза Олега Ивановича стали выпуклыми или их сделали такими стекла очков. Руки его заплясали по столу так, словно он пытался играть на пианино. Весь вид его выражал возмущение и… растерянность.

— Вы, Виктор, несете какую-то околесицу. Это так на вас не похоже. Прошу покинуть мой кабинет. Я устал. Мне надо лечь спать.