Не прикасайся!

Поразительное ощущение движения! Я каталась на такой штуке в далеком детстве,  в отпуске с Вовкой и Ксюхой. Тогда гироскутер не вызвал восторга: ездит и ездит, прикольно, но не более. А сейчас мне одновременно и страшно, и весело, и черепашья скорость кажется запредельной, хотя Алекс даже  не ускоряет шаг, держа меня за руку.

 - Ты ведь соврал, что убедил Ксюшу разрешить мне остаться? – спрашиваю я.

 - Нет. Думаешь, тебе бы не трезвонили уже с воплями и приказом немедленно явиться домой?

 - Не знаю. Я ведь забыла телефон на столе.

  - Вот это ты зря. Пьяные дебилы могут и потерять. Игореха тебе, конечно, новый купит, но идиотизма ситуации это не изменит.

 Он старательно уводит меня от разговора, но я не настроена менять тему.

 - И как тебе удалось уговорить ее?

 - Нашел аргументы.

 - Какие?

 - Почему тебе так интересно?

 - Не знаю. Просто Ксюша не только сама с ними согласилась, но и как-то убедила брата… раз он мне не звонит. Интересно, что такого ты сказал.

 - Сказал, что тебе весело, что здесь куча народа, детей, и все самое интересное начнется ночью. Что незачем гонять машину так поздно, в доме много комнат. Что тебе надо заводить друзей и развлекаться, потому что твоему папаше плевать на социализацию, ему главное, чтобы все выглядело прилично.

 - Это неправда!

 - Правда, Никольская. У тебя все чувства на лице написаны, и глаза видеть не надо. А он продолжает делать вид, будто ребенка достаточно обуть, одеть, накормить и забрать из гостей. Как и почти все родители детей в клубе, в общем-то. Так что твою Ксюша согласилась, что заводить друзей – это важно.

 - И все?

 - Нет. Еще я сказал, что ты выпила, и лучше тебе лечь спать, а не паниковать на трассе, пусть и с твоим супер-Максом за рулем.

 Я спрыгиваю с гироскутера, чувствуя, как противно сжимается сердце.

 - С чего ты взял, что я буду паниковать?

 - Да брось, - отвечает Крестовский. – Тебе неуютно в машине. Это видно.

 - Может, дело в тебе. С Максом я прекрасно езжу.

 Мне кажется, я почти слышу, как от злости скрипят зубы Алекса. И вдруг доходит: он ревнует! Ревнует к Максу, к водителю, моей тени, моим глазам. Бесится от одного его упоминания, как бесился от упоминания Никиты.

 - Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я.

 Мне не нужна его ревность. Я так долго о ней мечтала, что теперь боюсь ощущать ее жар. Мне хочется, чтобы Александр Крестовский забыл обо мне, и я снова осталась один на один с влюбленностью. Привычно страдала, слыша его голос, и погружалась в дурацкие девчоночьи фантазии, не имеющие ровным счетом никакого отношения к реальности.

  Но это уже невозможно. Слишком много воспоминаний в голове, слишком много эмоций накатывает, когда он вдруг прижимает к себе, отпихивая в сторону гироскутер.

 - Делаю что?

 - Играешь. Как кот с мышкой. Ты оставил меня не для того, чтобы я нашла друзей, и не для того, чтобы не боялась ночью на трассе. Ты оставил меня для себя, потому что не можешь задвинуть свои желания подальше, принять взвешенное решение. И тогда ты искал меня не потому что я могла потеряться, не потому что интервью повредило репутации клуба, а потому что бесился, что я посмела пойти против тебя. И даже на шашлыки ты позвал меня не для того, чтобы пиарить шоу, а просто потому что посчитал, что за помощь Лене я должна заплатить.

 - Ты прямо монстром меня каким-то выставляешь, - хрипло произносит он.

 Господи, голос совсем рядом. Алекс не прикасается, но кожа все равно как будто в тысячу раз чувствительнее обычного, и каждое слово оставляет на ней пылающий след.

 - Я начинаю забывать, как ты выглядишь… как вы все выглядите, - шепчу, чувствуя, как наворачиваются слезы.

 Когда же я перестану распускать сопли? Когда превращусь в ту сильную девушку, которой меня хотят видеть?

 - Я могу тебе описывать.

 - Я хочу посмотреть.

 - Есть хоть какой-то шанс? Лечение?

 - Операция… если найдется донор. Теоретически… в Европе, возможно. Без гарантий. И донора нет. Чем больше времени прошло, тем меньше шансов. А уже четыре года…

 Иногда я представляю, что вдруг волшебным образом появится какое-нибудь лечение. И я смогу видеть хотя бы силуэты, хотя бы расплывчатые тени. Я могу часами лежать, мечтая о том, как посмотрю на небо или море, как пройдусь по магазинам и прочту какую-нибудь жутко интересную книгу. Эти мечты одновременно успокаивают и причиняют боль, потому что шансы вернуть зрение даже меньше, чем шанс, что Крестовский хоть что-нибудь ко мне почувствует.

 Но я не могу удержаться от того, чтобы прикоснуться к нему. Это слишком личное, это мой способ видеть, но вино толкает на глупости. Я пожалею потом, возможно, наутро. А сейчас кончиками пальцев прикасаюсь к его лицу, запоминаю черты и восстанавливаю в памяти чуть подернувшийся дымкой забвения облик.

 У него мягкие короткие волосы. Едва различимая морщинка на лбу – как и в моей юности Алекс часто хмурится. Нос с горбинкой, высокие скулы, горячие сухие губы, они ловят мою ладонь, и я испуганно отшатываюсь.

 В этот же момент мы слышим голос Кристины:

 - Красиво. Но в инстаграм это не выложить. Вы можете встать как-нибудь более официально, а то я за вами уже полчаса по кустам бегаю!