Не прикасайся!

А потом я понимаю, что напилась. Глинтвейн оказывается мягким и безумно вкусным напитком. С уютом корицы, пламенем имбиря, легкостью вина и умопомрачительным запахом. Он согревает. А еще расслабляет настолько, что близость Крестовского почти не пугает.

 Женя, художница, приносит мольберт, и в моей жизни появляется еще одно тактильное удовольствие: чувствовать, как краска ложится на холст.

 - Вот ты проводишь сухой кистью. Чувствуешь? А вот кистью, на которой совсем немного краски. Она ложится тонким слоем, через цвет проглядывает холст. А сейчас кисть почти сухая, белых пятен становится все больше.

 - Какой это цвет? – спрашиваю я.

  - Темно-синий. Как ночное небо. Возьми побольше с палитры. Еще больше, не экономь. А теперь нанеси мазок.

 - А если накрашу не там?

 - Мы рисуем звездное небо, поэтому ты не сможешь ошибиться.

 Затаив дыхание, я осторожно прикасаюсь к холсту. И действительно ощущаю мягкость, с которой краска переходит с кисти на поверхность. Совсем невесомо.

 - Так приятнее, да? Я тоже люблю писать толстым слоем и крупными мазками.

 Женя видит, но при этом как-то умудряется понимать и мой мир, абсолютно темный. Я почти наяву вижу картину, которую мы пишем. Темно-синий фон, крупные мазки почти черного небесного полотна. Облака на несколько тонов светлее. Чуть кривоватый диск полной луны и звезды.

 Мы изрядно веселимся, брызгая краской на холст. Я вся в масле, но чувствую себя удивительно счастливой. Глинтвейн обладает поистине волшебным действием.

 - Эй, художники, - Крестовский отрывается от разговора с братом, - съешьте печеньку, пока дети все не перетаскали.

  - У меня все руки в краске, - вздыхаю я.

  Хотя мы почти закончили, и стоит пойти умыться. Но я не успеваю закончить фразу, чувствую движение рядом, и к губам прикасается пахнущее имбирем печенье. Сердце пропускает сразу несколько ударов, и с первым судорожным вдохом я беру печенье губами.

 - А мне-е-е?! – возмущается Женя.

 - А у тебя муж есть. Я не хочу, чтобы следующий шашлык пожарили из меня.

 - Бе-е-е, - кажется, Сереброва показывает Алексу язык.

  Его семья способна гулять всю ночь. Девушки отлучаются буквально на полчаса: уложить детей, а потом возвращаются, чтобы снова влиться в беседу. Мне очень стыдно, но я начинаю отрубаться. Сил вслушиваться в разговор уже не хватает, и я, откинувшись на спинку скамейки, погружаюсь в состояние полусна.

 - Эй, - сквозь туман голос Алекса доносится издалека, - Настасья. Ты спишь?

 - М-м-м…

 - По ходу, спишь. Аня приготовила тебе комнату. Идем.

 - Я не…

 - Ага, давай, расскажи мне, как тебе интересно и хочется еще посидеть. Пойдем. Встанешь завтра с утра самой бодрой, и будешь бесить всех цветущим видом.

 Мы идем к дому, по ночной прохладе, и я понимаю, что снова оставила в беседке и телефон, и трость. Забавно: одна мысль о том, чтобы выйти без трости и мобильника, приводила в ужас. А сейчас даже нет сил возвращаться за ними, и я лишь надеюсь, что кто-нибудь захватит мои вещи, когда все станут расходиться.

 - Как выглядит комната? – спрашиваю, когда за нами тихо захлопывается дверь.

 - Небольшая. Мы используем кучу таких, чтобы селить гостей. Окно выходит на лес, так что тебе никто не будет мешать. В комнате здоровая кровать, на которой можно уместить всю старшую группу. Пустой шкаф, зеркало с туалетным столиком, и все. Иди сюда, дай руку.

 Он ведет моей ладонью вдоль стены, от изголовья постели, поверх зеркала – до двери.

 - Это ванная. Выключатель вот здесь. А еще на тумбочке у постели, справа, телефон. Самая большая кнопка – это вызов экономки. На всякий случай.

 - Хорошо, - улыбаюсь я. – Спасибо. У вас большой дом, да? Ванная  в каждой комнате.

 - Не во всех, но тебе лучше жить в такой.

 В дверь стучат, и Аня говорит:

 - Насть, я принесла тебе пижаму. Подумала, что ты не захватила одежду. Она новая, с ярлычком. Оказывается, у меня в гардеробе столько вещей, о которых я забыла.

 - Растратчица, - фыркает Алекс.

 - А ты что здесь делаешь?! А-ну, пошел к себе!

 - Чего?!

 - Ничего. Иди-иди, давай, девушка устала и хочет спать. Привязался. Давай, я сказала, там Серега уже на виски перешел и жаждет компанию.

 Я слышу его недовольное бормотание на тему того, куда Серега может отправиться вместе с виски, а потом Аня говорит:

 - Спокойной ночи, Настя. Я положила твой телефон на постель, а трость прислонила к стене возле двери. Если тебе что-то будет нужно, то звони сразу Марине. И не стесняйся, это ее работа.

 - Спасибо. Было очень здорово.

 - Завтра с утра прогуляемся до озера. Там очень здорово.

 - Хорошо. Спокойной ночи.

 Сонливость давно исчезла, но я все равно отправляюсь в ванную, чтобы умыться и переодеться в пижаму, которая на ощупь оказывается тонкой шелковой сорочкой, невесомой и приятной к телу. Предвкушение сладкого момента, когда я заберусь под одеяло и начну засыпать, захватывает так сильно, что я не замечаю ничего особенного, когда возвращаюсь в комнату. И вскрикиваю, услышав голос:

 - Воу, Никольская, я только что придумал тебе платье на шоу.

 - Боже, Алекс! Я чуть не умерла от сердечного приступа. Что ты здесь делаешь и почему не пьешь с Сергеем Олеговичем виски?