Не прикасайся!

 - Да ну его. Я тысячу раз пил в их компании. А вот пробираться в ночи в комнату девушки еще не доводилось.

 - И как опыт?

 - Грохнул какую-то вазу в коридоре

 - Поздравляю. А теперь постарайся больше ничего не разбить, пока идешь назад.

 - Я не хочу уходить. Ты вообще представляешь, как выглядишь в этой рубашке?

 - Не хочу.

 - Она черная. Немного большевата тебе, поэтому очертания фигуры скрыты под тканью, и мне очень, о-о-очень хочется ее снять, чтобы посмотреть.

 Меня бросает в жар. Или в холод. Причин дрожи я уже не понимаю, мой мир снова замкнулся на двух величинах: тьме и голосе.

 - Ты очаровательно пьяная.

 - Я не пьяная.

 - Ты не надела очки.

 - Умывалась.

 - Тебе стоит почаще выбираться на вечеринки. Ты понравилась всем.

 - Мне тоже все понравились.

- Мы собираемся в Грецию после шоу. На три дня. Отпраздновать юбилей клуба. Ты поедешь.

Я нервно смеюсь, и решаю, что раз уж эту комнату выделили мне, то не мешает немного побыть хозяйкой. Алекс, судя по голосу, стоит у двери, так что я прохожу к постели и забираюсь под одеяло. Оно скрывает все, что открывает сорочка и служит щитом.

Хотя для Крестовского все щиты – не более чем досадное препятствие. Матрас прогибается под его весом.

 - Что это ты веселишься?

 - Не люблю, когда мной командуют.

- Хорошо. Тогда так. После шоу мы собираемся в Грецию. Я собираюсь взять тебя с собой.

 - Все еще не то.

 - Ладно. Тогда я просто заеду утром. У тебя есть шенген?

  - Я тебя ненавижу.

 - Врешь. Иди сюда.

 - Не хочу.

  - Хочешь. А сопротивляешься, потому что вредная.

- Потому что умная. Мы ошиблись один раз, а ты хочешь снова наступить на те же грабли. И потому что я не хочу таких отношений. Мне нужно нечто большее. Вернее… либо что-то настоящее, либо ничего.

 - Когда ты встречалась с тем придурком, ты планировала имена ваших общих детей?

 - Нет, я… Не называй Никиту придурком!

 - Значит, имена не придумывала.

 - Нет, а что?

 - О чем ты думала, когда с ним встречалась?

 Это казалось так давно…

- Не знаю. Что мне хочется почувствовать что-то, что я никогда ни с кем не встречалась. Что вряд ли Никита захочет иметь слепую жену без образования, но зато мне будет весело.

 - Тогда почему мне говоришь, что тебе нужно иное?

Я молчу, признаться в правде равнозначно тому, чтобы выстрелить себе в ногу. Потому что Никита – и мне сейчас за это очень стыдно – был ценен не им самим, а фактом наличия у меня свиданий, прогулок, разговоров. Я цеплялась за эмоции от внимания, а не за эмоции от человека.

А Крестовский – это целый мир. И к этому миру невозможно относиться, как к проходному эпизоду с приятными воспоминаниями. Я буду помнить и ночь, и шашлыки, и то, как рисовала, не видя холста. Вкус глинтвейна, запах соснового леса, оживленные разговоры, перемежающиеся криками детей. Но не так, как первое свидание. Воспоминания в этом мире – зарубки на сердце.

  - Хорошо. Как знаешь.

Я настолько не ожидаю, что Алекс сдастся, что удивленно моргаю. Мне на живот ложится теплая рука, и низ живота сводит от напряжения.

 - Мы зря налили тебе вина. Если ты беременна, это вредно.

 - Ты в это не веришь.

 - Я иногда ошибаюсь.

 - Я выпила совсем немного.

 - Но голова все равно кружится, да?

 - Это потому что ты выносишь мне мозг. Я хочу спать.

 - Спи.

 - Тебе надо уходить.

- Кровать большая. Я посплю рядом на случай, если тебе что-нибудь понадобится. Дом незнакомый. Ты проснешься, испугаешься, не сможешь сориентироваться. А я здесь.

 - И тут-то меня точно хватит кондрашка.

 - Ты язва.

Он вдруг становится ближе. Неуловимое движение – и я чувствую горячее дыхание у виска. А рука с живота перемещается ниже. Высвободиться из-под нее практически невозможно. Сил не хватает даже на то, чтобы сделать вдох.

В темноте все проще, в темноте я могу спрятаться даже от собственного осуждения. Если невозможно спрятаться от Алекса, то хотя бы сбегу от себя.

Горячие пальцы проникают под тонкое кружево трусиков, неторопливо выводят узоры на чувствительной коже. Я закусываю губу и украдкой сжимаю одеяло в руке, ногтями впиваясь в тонкий сатин.

- Ты специально сегодня оделась так, чтобы я думал только о том, как мы окажемся в постели? На твои шортики даже глубоко женатые косились.

 - Александр Олегович, я слепая. Что первое из шкафа выпало – то и надела. Выпали шортики – надела их. Выпал труп домогавшегося тренера – надела черное.

 Он смеется, мягким бархатистым голосом. Смех совпадает с моим стоном, потому что его пальцы касаются изнемогающего набухшего клитора, и тело пронзает током. Одно короткое прикосновение – и я теряю себя, отключаюсь от реальности. Ему не нужны долгие ласки, чтобы без труда проникнуть в меня пальцами.

 - Знаешь, как хорошо засыпать после того, как кончила? Знаешь… ты умеешь доставлять себе удовольствие? Покажи…

 - Нет.

 - Нет? – Я слышу его улыбку. – Совсем?

 - Совсем.

 - И никогда не думала обо мне, лаская себя?

 - Ты ужасный льстец, правда твоя лесть распространяется только на тебя.