Не прикасайся!

 Я ощущаю тонкий запах мыла. Мне вдруг становится интересно, был ли Крестовский в душе. Лишь чтобы проверить это, я протягиваю руку, пальцами осторожно касаясь его волос. Они влажные на ощупь, а еще я промахиваюсь и прикосновение к разгоряченной коже отдается новым сладким спазмом.

 Его губы накрывают мои, язык проникает в рот, а пальцы все еще во мне, медленными, но ритмичными движениями дарят особое наслаждение. Я отдала бы душу, чтобы заглянуть ему в глаза, но моя душа никому не нужна, а тело мне уже не принадлежит.

 Сердце бешено стучит в груди, все силы уходят на его биение. Я не могу сопротивляться, когда сильные руки одним движением стаскивают с меня сорочку и увлекают на середину кровати, под будоражащую тяжесть мужского тела.

 Даже простое прикосновение пальцев к чувствительным, опухшим от поцелуев, губам, порождает горячую волну во всем теле.

 - Не молчи, - хриплый шепот становится моим любимым видом ласк.

 И звуки тоже могут прикасаться до дрожи откровенно.

 - Стони… кричи… это большой дом, тебя никто не услышит. Что бы я с тобой ни делал… а я буду делать очень многое.

 Момент, когда Алекс раздевается, я упускаю, поглощенная своими ощущениями. Слепота сейчас – мой друг, она позволяет расслабиться. Я не вижу его лицо, не могу заглянуть в глаза, не знаю, насколько пошло выгляжу, лежа голой на постели, с разведенными ногами, умирая от мучительных ласк.

 Когда он кладет руки на мои колени, разводя ноги в сторону, я хватаюсь за спинку кровати, сжимаю ее до боли, а потом чувствую медленное, будто время для меня сейчас течет иначе, проникновение.

 Он не близко, не накрывает меня своим телом, не впивается в губы поцелуем. Только размеренными движениями подводит к черте. Как я ни стараюсь сдерживаться, стоны все равно вырываются из плотно сомкнутых губ.

 - Настя-я-я… - Его голос словно звучит издалека.

 Мне хочется причинить ему боль, чтобы заставить вытащить меня из омута болезненной неудовлетворенности, но я не умею ровным счетом ничего, и когда тело накрывает первой волной наслаждения, притягиваю Алекса ближе, вцепляясь острыми когтями в его спину. Каждая сладкая судорога – новая царапина. А в конце, когда темнота взрывается яркими красками, кажется, что я кричу, и чтобы этот крик заглушить, кусаю его плечо.

 Я впервые после аварии вижу что-то кроме черной плотной тьмы. Всего на пару секунд, но их хватает, чтобы остатки гордости и сопротивления рассыпались в прах. Я цепляюсь за Алекса в поисках защиты и уверенности. Кажется, будто во всем мире у меня никого нет, кроме него.

 И если завтра он снова поставит игрушку на полку, она окончательно сломается.  

19 - Алекс

 Пора уже признать, что меня скрутило в бараний рог. И эта девчонка не выходит из головы. Я привел ее в дом, познакомил с семьей, от напряжения в конце вечера заболела башка – следить за ней оказалось непросто, каждую минуту проверять, что Настасья в зоне видимости – адская работенка. Я почти проникся страданиями ее охранника. Хотя он все равно бесит.

 Мысль о том, что она останется одна ночью, показалась кощунственной, едва появилась в голове. Оставалось только придумать удобоваримый предлог, чтобы остаться у нее, но мне стало лень. И я просто остался.

 Она засыпает под утро, измученная и уставшая, а я не могу уснуть. У меня перед глазами ее пустой взгляд, застывший в одной точке. Она обнимает или отвечает на поцелуй, а смотрит куда-то в пустоту. Или в себя? Сильная девчонка, я бы не смог жить без глаз. А она не только живет и дышит, но и меня сводит с ума.

 Ей, наверное, жарко в бутерброде между мной и одеялом, но я не хочу отпускать сладко спящую, в кои то веки не сопротивляющуюся мне, Настасью. Я запомню, как она стонала и кричала в моих руках, на всю жизнь.

 Надо как-то объяснить ее присутствие в моей жизни. Невозможно играть в пиар-кампанию шоу и таскать ее на дачу, в рестораны или на море. А я, черт возьми, хочу взять ее на море. И на пляже. И в отеле, и на балконе, а еще можно в машине – эта фантазия мучает с самого утра.

 И на катке. Едва я думаю о ней в платье, в коньках на худеньких изящных ножках, член снова каменеет, хотя мы трахались всю ночь, и в каких только позах я ее не брал. Картинка обессилевшей от оргазмов девчонки, лежащей у меня на груди, дрожащей от пережитого удовольствия.

 Она моя. Видит или нет. Беременна или нет. Трезвая и пьяная, здоровая и больная. Моя.

 Я жду, когда она проснется, чтобы сообщить интересную новость, а пока рассвет не начался, перебираю мягкие русые волосы. Маленькая, глупая, влюбленная дурочка, разрушившая свою жизнь из-за того, кто не способен быть принцем из ее мечты. Мое наваждение, фантазия. Самая запретная из всех безумных.

 Настасье крупно не повезло: я не привык к ограничениям. Обычно получаю то, что хочу, а сейчас я хочу ее. Не знаю, только, трахать или просто смотреть, как она спит в ожидании момента, который поразил в прошлый раз. Когда первый миг осознания привычной темноты вырвался жалобным всхлипом.

 Я хочу его снова услышать. И на этот раз поймать, превратить в стон наслаждения.