Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО

Неужели я, липкий, потный после жаркого дня, буду впервые спать грязным, — думает «Проза».

Но начинается ливень, «Проза» сбрасывает с себя одежду и принимает душ под открытым небом.

Глава 6

Огонь, вода и медные трубы

Пока «Проза» ездил на границу, штаб переехал в винные погреба.

Спуск от деревни ведет на огромную парковку, способную уместить десяток автобусов с туристами. Парковка заросла травой, пробившейся между плитами. Ивы и ореховые кусты разрослись. Фонтан пересох, вокруг него чугунная решетка с одинаковым орнаментом с метр высотой. Серп, молот, виноградная гроздь — весь орнамент на секциях решетки, все заржавело. Похоже, за оградой не ухаживали с 80-х. Отдельное здание — туалет-сортир, такой же, как и наверху. За каменной оградой у туалета — небольшая свалка, тоже заросла. Напротив погребов когда-то был вид на Днепр. Но после строительства ГЭС река стала уже, отмели заболотились и заросли лесом. Там квакают лягушки и хлопают крыльями утки. Левый берег Днепра виднеется вдали, из-за деревьев видны редкие высокие строения городка Днепряны.

В самих погребах сыро и холодно, как в могиле, хотя на улице +37°. В погреба ведут три тоннеля, где оборудованы подсобные помещения. Там можно жить. Для штаба выбрали центральный вход, где, видимо, проводились дегустации. Стены богато украшены деревом в стилистике 80-х годов прошлого века. Сюда в ряд ставят столы, у левой стены оборудуют спальные места — отгороженные плащ-палатками раскладушки. Жить можно.

«Проза» ложится подремать.

Сквозь сон он слышит возбуждение, шумят рации, звонят телефоны спецсвязи, они старинные, дисковые без памяти и определителя номера.

Когда «Проза» выходит поздороваться, «Дрозд» говорит ему:

— Раизов — красавец, в четыре тридцать утра спокойно так выходит на связь и докладывает: чистим последние дома Благодатовки. А их всего пятнадцать человек. Сейчас приедет доложить подробности — не уходи далеко.

* * *

Старший лейтенант Джумабай Раизов носит бородку и усики как у д’Артаньяна. На самом деле ему просто некогда побриться.

Склонившись над столом, он водит кончиком ручки по карте и докладывает начальнику штаба:

— Мы прошли к этим ангарам сразу за артой. Нас там ждал танк. Но танк больше шести-семи выстрелов не делает. Переждали, коптер на 150 подняли, вперед. Закрепились, опустили коптер, батареи сменили, снова подняли, снова вперед.

«Дрозд» уточняет:

— Коптер на 150 слышно же?

— Ну и что? Всегда так делаем. Или последний не успеет укрыться, или ноги торчат, видно, и все… «Немцев» после арты законтролили, остальные через Ингулец сбежали, там поле, мы снова арту вызвали, и все… Только крики, стоны. Мы в это время сюда.

Благодатовка расположена в виде буквы Г, повторяющей изгиб Ингульца. Раизов показывает перекладину этой буквы:

— Последние дома зачистили, доложили, видим, лодка без мотора идет, там ДРГ, мы их заптурили… и все…

«И все…» Раизова звучит тихо и многозначительно.

— Благодатовку ополченцы держали. Восемьдесят три человека, где они?

— Службу не несли, спали в подвалах, в окопах никого не было, видели двух убитых, побурели уже, остальных в плен забрали.

— Всех?

Раизов пожимает плечами, он худенький, небольшого роста, как подросток, но в этом небрежном движении плеч видна уверенность матерого волка:

— Остальные сбежали… и все…

Раизову неинтересна судьба ополченцев:

— Нашли рюкзак их командира, видимо, выбросить сумел.

Он протягивает военный билет офицера. 1972 год рождения, внутри два сложенных розовых сердечка, побольше — «Любимому мужу», поменьше — «Любимому папе».

— Завтра с вами комдив хочет встретиться, с тебя список отличившихся, всех к наградам, и список, что роте нужно.

«Дрозд» отпускает Раизова.

— Герой! Взять деревню горсткой людей без потерь! Герой! — говорит он «Прозе».

— Я так понимаю, что секрет победы — он вел роту вплотную за огневым валом?

— Видимо.

«Дрозд» рисует в блокноте «Прозы» схему: в ста метрах — танки, в двухстах метрах — БМД, потом — в трехстах — пехота.

— Ни танков, ни БМД у него не было, плюс застройка, да, людей вел вплотную, сразу за артой. Герой.

— Я так понимаю, если устав соблюдать, воевать можно? Я про ополченцев.

— Их месяц не меняли, привыкли, обжились, обленились, и вот результат… Тридцать-сорок процентов потерь из-за этого. Разгильдяйство. Пошел срать не туда, КамАЗ сдал задом, раздавил. Сейчас жара. В окопах броники, каски снимают, ходят в шлепанцах. Миномет мину кинул, и привет. Мог стать миллионером, а так «двухсотый».

«Дрозд» имеет в виду, что раненые, «трехсотые» по штабной терминологии, получают от государства компенсацию.

— А почему вы называете укров немцами? — недоумевает «Проза».

— Когда под Васильевкой стояли, весь эфир был забит немецкими переговорами, — объясняет «Дрозд», — с тех пор — «немцы». Прижилось.

— А сейчас?

— Английская и польская речь. Но все равно — «немцы»!

— Про уставы… Вопрос можно?

На столе начальника штаба лежит красная книга «Боевой устав Воздушно-десантных войск». «Дрозд» кивает.

— Почему окопы — не траншеи, а щели, как в сорок первом?

— А вы гляньте!