Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО

На совещание в штаб собираются младшие офицеры. Так как «Пустельга» уехал в отпуск, единственный оставшийся в полку замполит, с кем знакомится «Проза» — аккуратно выбритый и тщательно причесанный старший лейтенант с позывным «Дрезден». Он — замполит номинальный, по факту «Дрезден» командует ротой.

— У меня мама — украинка, — «Дрезден», кажется, первый, кто правильно, как надо по-русски, делает ударение на «и», — бабушка и дедушка из Сумской области, им по 75 лет уже, дед — военный пенсионер. Я у них крайний раз гостил в январе 2014-го, еще курсантом.

— Свободно приехал? — спрашивает «Проза».

Они прогуливаются вдоль тенистого края автомобильной парковки. Совещание еще не началось.

— Ну да, — отвечает «Дрезден». — Революции еще не было. Поезда в Киев ходили. Гуляли мы с братом по Крещатику, дошли до Майдана. Он студентом тогда был, с его другом ходили еще. На Майдане студентов много. «Чего стоят?» — спрашиваю. «200 гривен в день платят. У студентов стипендия 800 гривен в месяц. Можно и постоять», — отвечают.

— Брат родной?

— Двоюродный. Сын брата мамы.

— И где они сейчас?

— А! — «Дрезден» сокрушенно машет рукой. — У дяди совсем крыша поехала от пропаганды. После 24 февраля матери начал слать фото трупов: «Смотри! Там твой сын может быть». От родителей отрекся. Общаться перестал. Мама старикам иногда звонит, разговаривает, плачет. Увезти бы их оттуда. Да как? И не хотят они.

— Старикам важно чувствовать свое, — вздыхает «Проза». — «Мое кресло, моя кровать, мой дом, мой садик». Там у них — равновесие. Вырвать их из привычного мира, могут не привыкнуть к новому месту. Где все — «не мое». Понимаешь?

— Да. Они так и говорят: «Помрем там, где помрем».

— А дядя где?

— В терробороне. Ему сорок пять.

— Так ты с ним в бою можешь встретиться? Так запросто?

«Дрезден» пожимает плечами.

— Не знаю, может быть, теоретически. Напротив нас их кадровые части стоят, из 25-й аэромобильной, поляки, негры какие-то. Терроборона вряд ли.

«Дрездену» неприятен разговор, но «Проза» не унимается:

— А брат?

— Старший на ракетном заводе работает, бронь у него. А младший с матерью в Польшу сбежали.

— Ну дай Бог, чтобы вы друг друга в прицел не разглядели!

— Ага!

— Я смотрю — вчерашние лейтенанты лучше всех воюют, — «Проза» меняет тему беседы.

— Ага!

— Идейные все?

— Не-е, — «Дрезден» морщится. — Подготовка. Нас все же пять лет учили. Лейтенанты технику знают хорошо, владеют ею уверенно. А чего бояться, когда в руках техника, с которой умеешь обращаться?

— Чувство оружия?

— Во-во!

— И совсем не боитесь?

— Знаете. Чувство страха приходит после боя. А в бою чаще всего азарт. Жгучее желание выполнить задачу, победить. А потом оглянешься: «Бля… Неужели это я? Повезло так повезло!» Всякое бывает, конечно. Может, я и привираю?

«Проза» вспоминает о весах, про которые рассказывал «Дрозд», но «Дрездену» о них говорить не педагогично.

— Командир вас хвалит, — замечает «Проза».

— Мы в атаку с ним ходили. Потому и помнит.

* * *

«Гризли» — удивительный лейтенант, командир разведроты, наполовину казах, наполовину татарин из Оренбурга. Он сидит в самом конце длинного штабного стола возле связистов и изучает «Прозу» внимательным взглядом. На черной шевелюре «Гризли» проступают редкие седые волосы.

Старшие офицеры штаба, сплошь подполковники, спорят об организации связи разведроты, кого с кем по каким частотам соединять. «Гризли», наконец, это надоедает:

— Суета — друг хуеты, — говорит он на ухо «Прозе», покашливает и громко обращается к начальству: — Товарищи офицеры! У меня не шесть рук!

Наступает полуминутная пауза, достаточная, чтобы осадить салагу-лейтенанта, но считать умеют все, «Гризли» прав, ему не унести с собой столько радиостанций.

Командир разведроты проходит к началу стола и вежливо и четко доводит подполковникам, как организует у себя связь. Все молчат, лишь «Дрозд» фыркает:

— А у нас во Вьетнаме было не так!

Все ржут.

«Дрозд» поручает «Прозе» отвезти в магазин разведроту.

Вся разведрота уместилась в 9-местном «ситроене», но «Гризли» останавливает белобрысый водитель КамАЗа комендантской роты Никита. Это его бесконечно ругает за разгильдяйство «Селен».

— Товарищ лейтенант, возьмите меня к себе! — сибиряк краснеет, смущается.

«Проза» молча слушает их разговор.

— Почему я? — спрашивает «Гризли».

— Вы — лютый, у вас все получается.

— Зачем мне третий водитель КамАЗа? — угрюмо замечает «Гризли».

— Заклевали меня тут в штабе, пожалуйста! Не подведу!

— С ребятами поговорю — решим.

Пока разведчики покупают продукты, «Проза» общается с «Гризли».

Тема разговора — командиры военного времени.

Для «Гризли» загадка, почему к нему регулярно подходят солдаты из других подразделений и просятся в разведроту.

— В крайний раз два огнеметчика пришли. Зачем мне в разведроте огнеметчики?

— А когда ты впервые эту командирскую чуйку в себе ощутил? — спрашивает «Проза».

«Гризли» некоторое время думает, а потом категорично заявляет:

— Под Бучей, когда 94 человек вывел, включая офицеров. Они тоже тогда растерялись.

— Это когда колонна под обстрел попала на Вокзальной?

— Нет. Когда приказ об отходе пришел, назад в Белоруссию.