(Не)случайная для принца

Глава 48. Эмилия. Последствия кислородного голодания

Нордгейт как-то странно всматривался в мои глаза, будто никогда прежде их не видел, потом его взгляд скользнул по щеке, задержался на губах, и красиво очерченный рот напряженно сжался, а крылья аристократического носа раздулись.

Что он собирается сделать? Он бессмертный? Кроме нас здесь никого нет и защитить его некому.

Я тщетно искала на его лице хоть тень сомнения. Сосредоточенно нахмуренные брови, решительный взгляд, а в глазах, будто адское пламя, пляшут отблески костра. Под золотистым бликом на смуглой коже часто-часто бьется жилка.

Раньше, ослепленная неприязнью и обидой, я совсем не замечала, что он едва ли не воплощение искушения.

На его горле шевельнулись тени, и я невольно сглотнула. Сама не замечала, как дрожали мои губы, и дыхание вдруг стало прерывистым.

Я не поняла, что произошло потом. Не иначе, соленая вода повредила и мой мозг, или столь пагубно сказалось кислородное голодание.

Нордгейт еще крепче прижал меня к себе и наклонился, а мои губы приоткрылись сами собой.

Едва уловимым движением он подмял меня под себя, и я почти задохнулась от жара его рта.

Он вжимал наши ладони с переплетенными пальцами с прохладный сыпучий песок. Я чувствовала, как напряжен Нордгейт. Его колено каким-то образом втиснулось между моих бедер, и кожу царапнуло грубое плетение.

Свежесть мяты и лимона приобрели терпкую горчинку, и в голове у меня окончательно все смешалось.

Нордгейт был нежен и осторожен. Будто поддразнивая, скользил губами по моим губам, щекам, сомкнутым векам, чем распалял еще больше, и я тянулась за неуловимыми губами. Сердце тем временем попеременно падало в живот и с невероятной силой заходилось в бешеном ритме так, что казалось, даже кожа вибрировала, или подскакивало и застревало в горле, мешая дышать.

В очередной раз устроив в животе атомный взрыв, отчего я выгнулась и буквально вжалась в Нордгейта, сердце подскочило и застряло в горле. Я безуспешно пыталась глотнуть хоть немного воздуха, и тогда Нордгейт навалился на меня всем своим весом, буквально распластав по песку.

Он впивался в мои губы, иногда покусывал и хозяйничал во рту, а я только и могла, что успевать за его стремительными движениями.

Жар разлился по всему телу. Горели щеки, уши, а губы просто пылали.

Я попыталась освободить руки, что обхватить его за шею, но он толь глубже погрузил их в песок, а сам еще сильнее вжался в меня, будто не давая ускользнуть.

Давление его бедра усиливалось, но мне и этого было уже мало, я старалась переместиться, чтобы прижаться еще теснее. Быть может, это хоть немного притушит сжигавший меня пожар.

В спину воткнулось что-то острое и твердое — оставшаяся пуговица.

Мозги моментально прочистились.

Глава 49. Эмилиия. Отвезвление

Господи, что я творю?! А как же Голди? Добрая отзывчивая Голди, единственная, кто проявила ко мне сострадание, а я в благодарность пытаюсь соблазнить ее будущего мужа?

Получается, Норгейт было прав, обвиняя меня в непорядочности.

Стало так мерзко, будто извалялась в зловонной грязи. Если я сейчас же все это не прекращу, то перестану себя уважать.

Избегая настойчивых и безумно приятных губ Нордгейта, я резко отвернула голову.

Надо отдать ему должное, он не пытался насильно продолжить поцелуй, а, опираясь на руки и слегка задыхаясь, старался заглянуть мне в лицо. В темных как ночь глазах плескалось недоумение и некая отрешенность, словно он сам не до конца отдавал себе отчет в том, что же сейчас произошло.

— Отпусти, — с трудом справляясь с обезумевшим сердцем, выдавила я.

Медленно, словно нехотя, Нордгейт расплел наши пальцы, оттолкнулся и перекатился на спину. Холодный ночной воздух коснулся кожи и вызвал зябкие мурашки. Охваченная каким-то безумием, я была словно одержима Нордгейтом и не заметила, что так похолодало.

Едва почувствовав свободу, я отшатнулась к костру и едва не села на отлетевший уголек. Но, даже если бы и села, то, скорее всего, не заметила бы — все что угодно, только бы оказаться подальше от Нордгейта.

Жар огня нещадно опалил кожу, но это все равно было лучше, чем ощущать тепло и запах Нордгейта, будоражащие все самые скрытые, самые потаенные желания.

Какое-то время он еще продолжал сидеть, не сводя с меня растерянного взгляда, потом порывисто поднялся и ушел куда-то вглубь острова.

Чувство опустошения, одиночества и покинутости накатывало волнами, сдавливало горло и обжигало глаза подступающими слезами.

Они катились по щекам неконтролируемым потоком, а я ничего не могла с собой сделать. Всхлипнула раз, потом второй, и, уронив голову на колени, зашлась в рыданиях.

Я не понимала, почему плачу и никак не могу остановиться. То ли уход Нордгейта напомнил, что в этом мире у меня никого нет, кроме самой себя, то ли потому, что он меня послушался и остановился, то ли от того, что позволила ему зайти так далеко и собственной слабости.