Не судьба

— Тем более, раз говорил. Появится, тогда все расскажешь. Когда почувствуешь, что ты не тогда а сейчас. Что у нас все нормально, что так должно идти, как ты и думаешь. Не как боишься, а как тебе хочется. Мы запасемся игрушками, одежками, пеленками, всем на свете, и будем спокойно ждать, когда ты родишь. А потом воспитывать. Ты уйдешь в отпуск, но ненадолго, у нас же своя компания, а ты ей нужна, понимаешь, так что придется тебе постараться и надолго не выпадать, я тебя не отпущу. Будешь на дому работать, — она слабо улыбнулась. — А я продолжу зарабатывать. Мы неплохо начали, тьфу-тьфу, конечно, чтоб и дальше так шло, нам вон крепдешин начали поставлять из самой Москвы, пусть дорого, но ведь клиенты тоже непростые. Мы будем гавайки шить, они всегда в моде, а на Кубу туристы еще сто лет ездить продолжат, что там изменится. Мы воспитаем мальчика, в ясли его не отдадим, незачем, а вот в детский сад, обязательно. Ты мне очень нужна, милая, понимаешь, очень. И не только потому, что люблю, а еще без тебя никак.

— Даже хотя я вот такая дурная на голову?

— Мы все такие. Я только иначе, чем ты. А так… ты ведь сама говорила мне, помнишь, что я расскажу про всю историю с Артуром после того как сам ее переживу и из себя изгоню. Кажется, я уже готов. И ты будешь готова, когда появится мальчик. А может Василием назвать?

— Как кота…

— Назовем, как Михалыча.

Она подняла голову.

— Будешь смеяться, но я напрочь забыла, как его зовут. Только отчество и помню.

— Это фамилия. Отчество у него Петрович. Может, Петром? Солидно.

Она молча вздохнула. Выдохнула. Я чувствовал, как сердце начинает оттаивать. И ее и мое. И сам удивился, насколько подействовали мои слова не только и не столько на нее, сколько на меня. Я не боялся, напротив, теперь я подготовился, и внутренне, нет, не смирился. Вот сейчас не в шутку, всерьез выбирал имя первенцу. Я… за эти недолгие минуты вдруг стал взрослей. Как-то так.

— У мальчика должен быть отец, — заключил я. — Нормальная любящая семья, не которая просто собралась, чтоб воспитать, а любящая. Все трое. Иначе смысла нет.

Она несколько ошарашено посмотрела на меня. И вдруг произнесла:

— А ведь ты прав. Мой тогдашний мне житья не давал — и хотел постоянно меня и боялся, что я вдруг залечу от него. Пила какие-то таблетки, меня рвало от них потом, применяла мерзкий крем. Презервативы он еле переносил, еще бы, артист. Для него все должно быть по Станиславскому. А я, я это уже другое дело. Когда залетела, он буквально потащил на УЗИ. Когда выяснил, сколько и когда, напился и долго ругал на чем свет стоит дуреху, которая вылезла только его стараниями и вообще, он ведь на десять лет старше и умнее и опытнее и все, что угодно. А потому должна понимать.

Я не понимала и ушла к родителям. Они сказали… сделали ровно тоже, что и он. И почти так же, без лишних разговоров. Я даже сопротивляться не посмела. Пошла и все. Очистилась, как выразился артист напоследок, когда принес цветы, будто на могилу, и испарился навсегда.

— А ты хотела стать артисткой?

— Я от него научилась играть на гитаре. Тогда казалось это мое. Мне и сейчас кажется.

— Мне нравится, как ты играешь.

— Теперь понимаю…, — и неожиданно снова: — Только теперь поняла, насколько ты прав. Что проку в жизни с таким, когда… да вообще, что проку в том, кого не любишь, кого обожаешь, превозносишь, кого считаешь кем угодно, я называла его маэстро, забавно, правда, а потом сама мысль о том, что он касался тебя, проникал в тебя, шептал пошлости, которые сходили за комплименты… меня будто насиловали каждый раз, а я не понимала этого.

— В суд подавать не будешь?

Она покачала головой.

— Его уже нет. Пять лет назад умер. Перепил. — И тут же: — Слушай, нам надо сходить к Михалычу. Что-то мы вот поговорили, и я как-то заволновалась. Столько времени только и переписываемся.

— Так телефон дадут только мобильный тыщи за три и минута по десять рублей, — она махнула рукой, но на следующую субботу, как раз перед новогодними праздниками, к Михалычу зашли.

Пробыли у него недолго, сам дворник исподволь поторапливал, хоть и рад был нашему визиту, но на вечер у него виднелись краешки неприкрытых планов — бутыль шампанского в стенке и занавешенные цветы. Наверное, собирался к даме, интересно, ни разу не думал, что у него кто-то имеется. Вернее, думал, что да, не может же он монахом жить, но кто-то конкретный даже не представлялся, нечто размытое разве, бесформенное, облако в юбке, утрируя Маяковского. Не представляю, кто ему вообще может подойти.

Дворник, меж тем, предвкушая встречу, все время шутил, больше над нами, смеялся по любому поводу, искрил без причин, давно я таким его не видел. Набивался к нам на вторую годовщину, а то первую пропустили, да и на самой свадьбе суматоха та еще вышла, а уж про после и говорить нечего. Кооператоры, что с вас взять, даже нормально напиться не смогли. Небось после деньги пересчитывали. Как в воду глядел.