Не судьба

Мы засобирались, вдруг веселье с него неожиданно слетело, как маска. Снова просил заходить, не стесняясь, снова говорил, что скучает без нас, что с нами тут всегда интересно время проходило. Он выпил, но совсем немного, для запаха изо рта больше. Новости о крепдешине, достающимся нам от самой «Красной розы» его не вдохновляли, а рассказывать о своих новостях он не хотел — думается, по понятным причинам, ибо и сам не знал, что это такое будет. В любом случае, когда зажег свет на кухне, из-за смурной погоды в начале четвертого, настроение его вернулось в привычную колею. Потом выдал:

— Переселять нас все же будут, досрочно. В девяносто седьмом в новый квартал, где-то в Черемушках, у черта на куличках. Там раньше, помните, усадьба стояла, вернее, развалины, так церковь нынешние попы захватили, отреставрировали за чужие деньги, своих-то еще не понахватали с паствы, а вокруг уже запланированы дома, куда нас и погонят. Чего-то я не очень хочу туда переселяться. Место вроде хорошее, но… даже не знаю. Совсем я к этому бараку прикипел, думал, тут и помру.

— Вот уж, тебе еще жить и жить. К тому же надо и на пенсию выйти, ты ж мужик или нет? — спохватился я. Он усмехнулся.

— Ты тоже мужик, а вот наследника до сих пор нет. Я сам слышал, как супружница обещалась. Чего не ладите младенчика?

— Тренируемся, — тут же встряла Оля. — У меня протоки узкие.

— Не проходит?

— Михалыч, не смешно.

— Я тебя понимаю, дружище, когда не проходит… — но и сам остыл. — Чтоб в будущем году был как штык. Не затягивайте, а то увлечетесь, а потом.

— Да знаем, знаем. Сами друг другу говорим.

Уходить из квартиры, в которой проистек не один год жизни всегда странно. Смешанное чувство, вроде родной дом, а вроде уже и чужой. Никто комнаты не заселил, никто, видимо, не заселит. Как-то и пусто и немного грустно. Хотя воспоминания сразу переносились в новую, хорошую квартиру, выбранную с любовью и тщанием, все равно вот этот барак, где я познакомился полюбил, сочетался браком с Олей, он всегда будет памятен. Как и наш сосед.

— Надо будет пригласить на годовщину, а то правда, с первой вышло несуразно.

— Первая ситцевая, а у нас весь ситец ушел в работу. Ты ж должна понимать, за кого замуж вышла. Эта бумажная, она отмечаться, конечно, будет. Следующая, кожаная, вряд ли. Сама знаешь, нам не хватает, один кожимит пускаем в ход.

— Кожаные штаны не делают с ковбойских времен, — тут же возразила Оля. — Представь себе пижона в таких, да они весят как три кожанки. И весь зад натрут. А потом какая?

— Льняная. Но поглядим, как поставщики. Пока не подводят.

— Тьфу-тьфу, надо еще и правительство предположить.

— Это точно.

Как выяснилось, оба мы накаркали. Но не по своей воле. Новый председатель правительства постановил ввести прям с первого января пятипроцентный налог с продаж, автоматически заставивший всю последующую неделю переписывать ценники по всей стране, неважно, провозгласил тот или иной регион независимость или только обозначил приоритеты. Поставщики сразу засбоили. А уже в конце месяца всех ждал настоящий шок — денежная реформа, проведенная, точно при оккупантах, мгновенно, в три дня, со среды по пятницу, с двадцать второго по двадцать пятое число и обрезавшая населению как доступ к вкладам в сбербанке, так и заставившая спешно менять пятидесяти и сторублевые банкноты на такие же, с дополнительной надпечаткой, но не более, чем тысячу рублей на человека. Со счета можно снимать не более пятисот рублей — пока. Сколько продлится заморозка, никто не уточнял. Но все понимали — то, что застряло на вкладах, скорее всего, надолго там и останется.