Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Зима Желановна… – слегка замялся Сомов, явно не желая встречаться с этим вот. – Позвольте представить, Окрестов Епифан Сигизмундович, доверенное лицо князя. И может, вы с ним дальше сами? Все-таки это его… подопечный. А у меня дела. Да, да, дела…

Как любой политик, Сомов в совершенстве обладал умением вовремя покидать сцену. И сейчас поспешно заверил Окрестова, что несказанно рад знакомству и сделал все возможное и невозможное, однако…

В общем, я даже не поняла, в какой момент Сомов убрался.

А Окрестов остался.

– Значит, все-таки… – сказал он с какой-то обреченностью. – Князь будет очень недоволен.

– Сочувствую.

– И вами в том числе. Он… привык получать, что хочет.

Я пожала плечами и уточнила:

– Так вы идете?

– К-куда?

– Вниз. Сомов вот обеспокоился. И желает убедиться, что ваш княжич жив и все такое.

– Может быть, все-таки… князь умеет быть благодарным и… – Он махнул рукой, видно, сообразив, что смысла в уговорах нет, и вздохнул. – Ведите.

Я и повела.

Его.

Сопровождающие, конечно, качнулись было, изъявив желание тоже убедиться, но Окрестов вновь махнул рукой, и они остались. И уже там, на лестнице в подвал, он заговорил снова:

– Княжич… он весьма непоседлив. Эксцентричен.

– Выражаясь проще, обнаглевший от безнаказанности придурок.

Который настолько уверился в своей исключительности, что… стал убивать? Нет, Софья-то адрес назвала. И женщин там нашли. Но, справедливости ради, пока не ясно, как с ними связан княжич и связан ли вовсе.

Ну да Одинцов разберется. Или кто там занимается этим делом.

Я толкнула дверь. И отступила.

– Прошу. Если хотите говорить, то говорите…

Окрестов вошел бочком, почему-то глядя на меня с подозрением. Думает, и его запру? Оно, конечно, можно, но в отличие от княжича я края видела.

– Простите! – донесся голос. – Это… это шутка такая?

– Какая?

– Где княжич?!

Я вошла. И поморщилась, до того тяжело и резко пахло внутри апельсинами. И главное, февраль месяц, какие апельсины? Чихнула даже. А потом увидела.

И… твою ж мать. Камера была. И очевидно, что ночью она не пустовала. Матрац. Старое покрывало комом. Шуба вторым. И… никого.

Что за…

Я дернула дверь. Открыта. А главное, пахнет резко.

Апельсиновым маслом, которым решетку натерли.

– Вот… скотина.

Бекшеев, услышав про исчезновение княжича, все же лично спустился в подземелье. Хмурый. Раздраженный настолько, что Ник-Ник притих.

Апельсины.

Ненавижу апельсины. И главное, кто-то же знал…

– Где господин Гельшь? – Толстяк стоял, заламывая руки.

– Вот именно. Где? – Бекшеев развернулся к нему, и Окрестов застыл под тяжелым взглядом.

– Я не знаю!

А ведь не врет. Кажется, не врет. Может, и вправду не знает. Бледен и нервозен. И пальцы царапают темную кожу портфеля. Я чихнула и вышла-таки. Еще немного, и нюх потеряю.

За мною ужом выскользнул Ник-Ник.

– Кто? – спросила я тихо.

– Понятия не имею. Вот те крест! – Он широко размахнулся. – Нет, честно. Я вчера от Яжинского поздно вернулся, сюда вообще не заглядывал, сразу домой. А утром… Я пришел, а Барина уже того. Ну, проспал маленько, с кем не бывает-то?!

И вправду.

– Барин тебя не дождался?

– Когда он кого дожидался… Время вышло, и свалил себе. Вон, даже дверь не запер.

Это не показатель. Дверь в участок никогда не запирали. Нужды не было. До сегодняшнего дня.

– А ты не спускался?

– На кой оно мне? – И вправду, на кой. – Ночью тут только Барский был. Может, он? – предположил Ник-Ник.

Кто-то из своих. Определенно из своих. Кто-то, кто знает, насколько я ненавижу апельсины.

– Вот… сволочь.

Это я про княжича.

Бекшеев услышал.

– Боюсь, в этом есть доля моей вины. – Он вышел к лестнице и поглядел на нее мрачно, как на врага. Тросточка цокнула о камень. – Я спросил у него про тот дом.

– И?..

– Княжич испугался. – Стало быть, все-таки связан. С домом. С трупами. – Сказал, что ничего не докажем.

Хрена с два.

– Потом что?

– Потом приходил Сомов. – Бекшеев замолчал и отступил к стене, пропуская возмущенного толстяка. Тот взбежал по лестнице с нехарактерной для его комплекции ловкостью. – Мы говорили. И мне показалось, что он меня понял.

Он-то понял. Вчера. А сегодня с утра его, надо полагать, побеспокоил самолично князь Гельшь. И Сомов решил, что вчерашние договоренности можно пересмотреть. С ним такое частенько случается.

Политик, что уж тут.

– Надо бы приглянуть, – протянул Ник-Ник, проводив поверенного хмурым взглядом.

– Бесполезно. – Бекшеев покачал головой. – Если он знает, где мальчишка, то точно не сунется. А если нет…

То смысла следить немного.

– Кто-то из своих. – Я опять чихнула и вытерла нос рукавом.

– Когда я ушел, тут оставался Барский.

– Его дежурство. – Ник-Ник кивнул.

– Мог он?

Ник-Ник поглядел на меня. Я на него. Думать о таком не хочется, но… Барский.

С Барским мы познакомились в госпитале. Медведь тогда еще болтался между жизнью и смертью, не способный разобраться, куда ж ему надо-то. Одинцов лежал с истощением. Я… я тоже была близка к тому. Софья впала в глубокую тоску, взвалив на себя вину за все и сразу.