Не забудьте выключить телевизор

— Дикий Запад у дверей. Да какой на фиг Запад! Круче! Круче!! Эх, только бы дожить. У нас впереди тако-ое! Десять лет!.. О-lа-lа! Праздник подсознания! Из нашего советского пипла полезет грязь, которую вбили ему в бошку. Разрядка напряженности! В Афгане легче. Да чего в Афгане! Берлин брали с меньшими потерями. Такое дерьмо — не опишешь. Ну, бандитизм — это ты сам понимаешь. Снизу доверху — сплошной рэкет, мафия, но тут, конечно, только сменят вывеску. Или снимут вообще. Меня другое зацепило. Помнишь эти разговоры, как офигительно жить на Западе? Так вот, вижу я Малкутск, и улица Ленина вся уставлена дорогими магазинами. Там итальянское шмотье — пиджак один стоит больше, чем моя машина. Бегут какие-то бессмысленные толпы, те же люди, такие же бессмысленные, как сейчас, потому что ничего в их бошках по большому счету не изменилось, только вместо партии там деньги. И главное — такая тишина вокруг, такое благоговение вокруг этих магазинчиков… И сразу понимаешь, ради чего они бегают с дурными глазами. Теперь о моральном климате… Все живут головой. Дашь на дашь. У жизни сердцем тоже есть определенные издержки, но в этом мире сердце подносит напитки и снимает трусы, чтобы ум его трахнул не выходя из «мерседеса». При слове «деньги» все млеют как больные. Но жить с набитой башкой нельзя, и вечером они бегут в ночные клубы, а там все стильно, с душой, бля, и там они спускают эти бабки, заработанные утром. Приходят умы и спускают. Понял? И так всю дорогу: утром — хапнул, ночью — спустил. Вот такая картинка. И наверно, я глубоко ушел в это все, потому что увидел мир как стеклянную улицу, по которой текут деньги, сперма этого мира. Представление о вещах — зоновское по сути. Меньше наперстка. И за каждой улыбкой — кукиш, дубина, бетонный пол. Вот так вишневый сад окончательно превратился в Диснейленд. Это скоро будет здесь, Андрэ, и не гостем, а хозяином… Ладно, я не моралист. Просто не уверен, что ты примешь эту новую заразу. Не понос, так золотуха. Не коммунария, так денежная куча. В общем, надо позаботиться о себе.

Петр выбросил окурок, плеснул в рюмку водки и залпом выпил.

— Оставайся как знаешь. А меня Тоня пригласила. Пойду, мозги проветрю…

Русинский поднял правую руку, сжал ее в кулак и из последних сил сказал:

— Эрот не фраер. Он все видит.

Затем Петр ушел, а Русинский растянулся на кровати. Умостил ноги на железную спинку и открыл произведение, подло подаренное Каляиным. Тот знал, что Русинский покупает книги самостоятельно и шутки ради выбрал повесть об очередном подвиге партизана. Русинский открыл первую страницу и убедился, что главный герой просыпается с бодуна и что эту книжку он уже где-то видел — в день, когда впервые пришел в РОВД.

Пророчества Каляина показались Русинскому забавными, в стиле Оруэлла, но воспринять их всерьез он не мог. Во-первых, Каляин часто вещал катрены Нострадамуса, придавая лицу предынфарктную значительность. Во-вторых, Русинский быстро и фундаментально опьянел, и потому слова Каляина отнюдь не потрясли его. Ничто не мешало ему уснуть, и он уснул.

И вот наступило утро, бессмысленное и беспощадное. Русинский вскочил в шесть часов под бравурные звуки радио, хотя намеревался выспаться как следует. Теперь, нахохлившись, он сидел на кухне, прихлебывал чай и курил сигарету «Родопы». В эту заревую хмурь его не покидало тревожное предчувствие. Глядя на серые бруски общаг за окном, Русинский чувствовал, что в нем поднимается неудовлетворенность еще не прожитым днем. Его жизнь давно разменялась на такие дни; погода не имела значения. Впереди — еще одни сутки, судя по всему, вполне обыкновенные. Чем не день отпуска? С той лишь разницей, что он находится отнюдь не в Сочи, и других вариантов у него нет.

Слова Каляина всплыли в его похмельно-тихой голове. Русинский хотел было отмахнуться от них, но не смог. Он закрыл глаза. Пророчества Петра уже захватили его, сцепляли факты, посылали запросы в архив личного опыта, и вот в пространстве ума возникла некая точка, вокруг которой началось вращение. Русинский закачался. Вдруг что-то толкнуло его вперед, как будто стул под ним подломился, и он внезапно понял, что Каляин прав.

Заметим, что работа в милиции не оставила иллюзий в нашем герое, а память о вчерашней пьянке и предшествовавших ей событиях ступила в его ум железной пятой, и в это пасмурное утро его вера в коллективный разум подломилась будто тонкий лед — резко и почти неуловимо. Глядя в окно, Русинский размышлял с пронзительной ясностью, так, что слова уже почти ничего не выражали, ибо все главное таилось в глубине: «Да, все складывается… Одно к одному… Сначала Египет, потом Вавилон, Карфаген, Рим, Орда, Россия, Рейх… Скверна имперская… Беспокойство, жестокость… гордыня… Все рухнуло. Рухнет и страна советов, рухнут и Штаты… Что толку?.. Что я делаю здесь?… Дурики снова бегут с кусочками дерьма в зубах, и продолжают строить этот муравейник. Никто не может их остановить. Бессмысленно… Е мое, как все бессмысленно…»