Не забудьте выключить телевизор

Тоска поплыла мутной волной. Собравшись с силами, Русинский выпрямил спину, смял пальцами фильтр и щелчком отправил его в форточку.

— Все, подъем! — сказал он громко и отчетливо. — Вперед! На помывку.

Эта идея взбодрила его. По давней договоренности он посещал вторую бывшую жену, учительницу по имени Роксолана, женщину образованную, чувствительную и с хорошей фигурой. Они расстались друзьями — наверное потому, что сейчас, как прежде, обладали схожими интересами, или по той причине, что Русинский оставил ей свою квартиру со всем барахлом. Так или иначе, Русинскому стало проще. Нарисовалась полезная и вполне осуществимая цель, и кто знает, не добьется ли он большего?

L’ETE INDIEN

8:30 м.в.

Речной пляж все еще был схвачен лапами снега, но снег проваливался в пустоту, становился ненадежным. Апрельский ветер врывался в окно и надувал золотистые шторы. В воздухе пахло весной. Русинский лежал на диване и смотрел телевизор. Только что он вышел из ванной и еще благоухал болгарским шампунем «Рила». Его экс хлопотала на кухне.

Кряжистый и сдержанный в красках, хоть и не всегда правдивый, «Рубин» все еще работал; звук, однако, был похищен неполадками. Шесть лет назад, сразу после свадьбы, они взяли его в прокат, потому что так было спокойнее — одно из первых поколений цветных телевиженов ломалось безбожно, зато чинили его с редкой для СССР пунктуальностью. На беременном экране показывали нового генсека, чьи очки в тонкой металлической оправе настораживали.

Несмотря на отдаленное тревожное предчувствие, Русинскому было легко. И еще легче от мысли, что он ничем не обязан рыжей бестии с гордой шеей и умным взглядом, готовившей ему, изрядно прогревшемуся, ужин.

— Лана, я закурю? — крикнул он в сторону кухни.

— Да ладно, — послышался ответ. — Приходишь раз в пятилетку…

— Ты еще не бросила? — спросил Русинский потише, вытаскивая пачку сигарет их кармана джинсов и прикидывая в уме, не испортит ли аромат родопский настроение его экс.

— Бросаю, — печально ответила экс. — Думала бросить вместе с тобой. Ну, в смысле… Там на тумбочке за вазой лежит пара штук Мальборо. Оно кишиневское, но все лучше твоей болгарщины. Одну возьми.

Русинский не терпел упрашиваний, потому ловко дотянулся до тумбочки, взял сигарету и щелкнул зажигалкой. Этот лайтер — настоящую Zippo — он купил за 20 настоящих долларов у Толика Бея, официанта из гостиницы «Интурист». Не исключено, что Толик скоммуниздил зажигалку у кого-нибудь из посетителей, но Русинский на стал разводить его по ментовским понятиям и купил честно, как лох. Он любил качественные мелочи.

— Ты в курсе, что наступил год тигра? — донесся певучий голос Ланы. — По идее, это твой год. Тебе же тридцать шесть исполнится, да? Что-то важное для тебя наступит.

— На-stupid. Обязательно на-stupid, — согласился Русинский, вспоминая, с каким заговорщицким видом Лана покупала в поездах черно-белые фотоснимки гороскопов, как прятала от него рукодельные листы с зодиакальными значками. Ее самые глубокие интересы всегда отдавали астралом. Лана не была прирожденной блудницей, чем резко отличалась от всех женщин Русинского и чем напоминала его первую жену. В душе тоскуя по первому браку, рожденному и скончавшемуся по одной причине — простоте душевной, — Русинский сразу «выделил ее из толпы», как говорят женщины и старые поэты. Их первое свидание произошло в переполненном автобусе. Она даже не пыталась ему понравиться, и когда пробовала кокетничать, то получалось пошловато и смешно, хоть она и была умна, как настоящая еврейка, и неплохо сложена; ее ужимки были продиктованы природой, но устарели как минимум лет на сто. Довольно скоро он почувствовал, что перед ним — воплощение статуи на Мамаевом кургане, мать-героиня с мечом в руке, осиянная газом, что бьет из-под наполненной костями отцов земли. Эта ассоциация в первое время забавляла его, как забавляла, когда не злила, советская отчизна, но как-то ночью, взглянув на прекрасное тело ее, Русинский вдруг осознал, что вся его дальнейшая жизнь будет жертвой семейного идеала, который он так глубоко и скрытно ненавидел. По природе своей Русинский был воин; десять раз на дню он думал о смерти и цели, ради которой примет смерть, и в этом нехитром наборе список детских имен занимал самое последнее место. Прощальный разговор он провел хирургически резко, хотя в душе переживал не меньше Ланы. Молчаливо утешая ее, он думал, что пройдет лишь месяц, и она забудет его, а через полгода станет счастлива с другим, но расчет оказался неверным, хоть и лестным для него; после развода Лана ударилась в науку и, чего Русинский совершенно не хотел понимать — в мистику, пачками приобретая неправильные с точки зрения идеологии снимки и брошюры. Вероятно, — подумал он с печалью, — развод усугубил в ней страсть к иррациональному.