Не забудьте выключить телевизор

— Боже упаси. Это единственная матценность, которой я располагаю. Хоть эта ценность, скорее, духовная. Впрочем, «Голос Америки» ничего такого не передавал. Если наши ублюдки шарахнут по ублюдкам из Вашингтона, я сразу сообщу тебе.

Лана вздохнула и закрыла дверцу холодильника. Ее обтянутый халатом упругий живот заставил Русинского подумать о том, сколько времени он может провести сегодня в этой квартире.

Тем времен Лана поставила на журнальный столик тарелку с нарезанной копченой колбасой, две бутылки «Жигулевского» и откупорила банку с огурцами (крышка приятно чмокнула, разжав свою пластмассовую челюсть). По вскрытию этих стратегических запасов Русинский понял, что его встречают.

— Лана, ну зачем такие навороты? Не спорю, так эстетичнее, но можно было не беспокоиться. Просто отрезать кусок.

— Во-первых, так экономнее. Во-вторых, разве так не вкуснее?

— Я воспринимаю вещи целиком, а не по кусочкам.

— Поэтому ты и не любишь романы.

— Да. Я не читаю романы, потому что люблю колбасу, а нее вкус. Извини, я не экономен. Хорошо, что мы разбежались, да?

— Не заводись. Какого рожна ты пошел в ментовку? Писал бы книги. Тебя же брали в Союз.

— Одним Солженицыным меньше. Ничего, страна не заплачет. Ты, кстати, в курсе, что древние авторы ничего не сочиняли? Они назывались так: одни — вьяса, что значит компилятор, другие — липика, что значит летописец. При чем последние были синонимом кармы, а Вьяса — общий псевдоним авторов Махабхараты. Все они принадлежали к высшей касте и работали со священными текстами. А что теперь? Две кучки: одна в Союзе, другая — вне Союза. Те и другие строчат исключительно политику. Сочиняют. Мне такие книги даром не нужны.

— Брэк, — с улыбкой наклонилась к Русинскому Лана. — Я тут недавно прочитала, что у древних славян был такой миф — про чудовище, которое питалось разумом человека. Оно жило на крайнем севере и приходило каждые 120 лет, и этот год попадает на нынешний. Вот это я и чувствую сейчас. Приближение. И бабы на работе тоже…

— Нектар и амброзия, — кивнул Русинский. — Тварь хорошо кушает. Но по-моему это греческий миф, а не славянский. Слушай Берка. Он тебе расскажет, что Атлантида — мать городов русских.

И на излете этой фразы Русинский вспорхнул с дивана, зашел к Лане сзади и приподнял руками ее грудь.

— Ланочка… Как же я по тебе соскучился, страшно сказать…

Она изогнула гибкую спину и прижалась к Русинскому.

БУДИЛЬНИК

9:59 м.в.

— Андрей! Тебя к телефону.

Русинский с неохотой раскрыл веки. Приподнявшись на локте, Лана смотрела на него не без сострадания.

Кряхтя, Русинский потянулся за трубкой. Этот голос он узнал сразу. Жена Каляина, Вероника, говорила с легкой скользящей интонацией, от которой у Русинского всегда просыпалась предэрекционная уверенность в себе.

— Андрей, прости, если потревожила, но я позвонила к тебе в общежитие, там сказали, что ты ушел, вот я и подумала, что ты у Ланы.

— Ничего, ничего… Что-то случилось?

— Петя пропал. Ушел к тебе, и вот — нету! Ночевать не вернулся, и утром его не было, я звонила в институт, там тоже не появлялся, ты ничего не знаешь?

Русинский не любил экспромты. Этот вид творчества никогда ему не давался. Вообще, люди, заставлявшие его соображать слишком быстро, вызывали в Русинском сильную неприязнь. В этот миг он напрягся всем телом и загодя почуял, что его отмазка пролетит мимо цели, но произнес самым приятным голосом, на который был способен:

— А-а, вот в чем беда-то. Да ты не волнуйся. Петро остался у меня. Понимаешь, немножко выпили… А утром он к какому-то профессору поехал. Для консультации. Какая-то машина времени, я не очень понял…

Голос Вероники и даже ее взволнованное сопение провалились в тишину. Она переваривала две противоречивые вещи: проект вычисления временного алгоритма, о котором Петр неоднократно ей рассказывал, и новость о профессоре, к которому Петр отправился впервые за все пятнадцать лет их совместной жизни, забыв предупредить ее по телефону.

— А ты не помнишь фамилию профессора? — с надеждой спросила она.

— Что-то букву вэ, — напряженно соврал Русинский.

— Волынин, да? — обрадовалась Вероника. — Ну да, я знаю. Это в НИИ биологии, да? Ах, извини, ты, конечно, не знаешь Волынина… Ну ладно, передавай привет Лане, пока.

Русинский блеснул чистейшим, быстрым и округлым «au revoir» — в университете его всегда хвалили за произношение — и положил трубку. Утренняя тревожность проснулась в нем опять и угловато повернулась в глубине грудины, с какой-то особенной подлостью задев сердце и ту незаживающую рану на месте ребра, что отдано навеки, но вместо шоколадки и значка «Почетный донор» оставило лишь сладкую тревогу и захватывающую неуверенность.

Русинский засобирался.

— Ты куда? — поинтересовалась Лана, с кошачьей грацией протягивая руку к столику, где лежали ее очки.

Русинский натянул джинсы, присел у кровати и поцеловал Лану в продолговатый коричневый сосок.

— Май нэйм ис Бонд. Джеймс Бонд. И вся моя жизнь — противоречии между любовью и долгом.

— Не стебайся, Русинский…

— Петро загулял. Пойду оттаскивать от тела.