Не забудьте выключить телевизор

Подумайте, мой друг, — весьма проникновенно заговорил Фронтер, — я взываю не столько к вашей logique, замусоренной этим вашим воплощением, но к тому, что тянется сквозь века. Наверное, можно впасть в безумие — и так обрести смешное счастье, ваше хваленое равенство во веки веков. Можно пройти по жизни как бодхисаттва, наблюдая смерть вещей шаг за шагом, и окунувшись в унылую пустоту. Но как-то раз — дело было при Людовике Красивом на пасхальной мессе — я окинул взором стоявших вокруг женщин, таких прекрасных, вызывающе прекрасных в нежности и похоти своей, я посмотрел на благородных кавалеров, равно готовых пролить слезу альковной и небесной благодати, и ни в одном человеке, сударь, я не заметил желания открыться в духовную первооснову, и бросить все, что есть земная жизнь, такая лживая, но отнюдь не ложная; я подумал, Иисус Назарей не вынес взятой на себя тяжести, ведь жизнь — страстная жизнь, пусть даже осиянная светом истины — суть неизбывное бремя, и отказавшись от коррекций Сатаны, он выбрал только миг, иначе — сдался; но если мы забудем о покаянии и капитуляции, если врежемся в судьбу мира и будем последовательны, тогда все, абсолютно все будет работать на нас. Вы вспоминаете, граф?

— Вы всегда были скорее поэтом, нежели философом. И скорее идиотом, нежели поэтом. Да, я произнес когда-то эти слова, но речь была о другом.

— Ну что же… Я польщен даже таким ответом. О, граф, я помню каждое ваше пророчество. Кем, если не вами, открыто, что поведением человека управляет лишь один мотив: идея хорошего и плохого, добра и зла. Но не будем углубляться в эти убийственные абстракции. Смею сказать, что в ваше отсутствие мы не сидели сложа руки. И теперь мы довели до совершенства самый надежный механизм контроля над человеческой популяцией, тот самый психический посредник, о будущем которого мы столь горячо спорили с господином Марксом.

В соответствии с нашей корпоративной политикой, не должно остаться ни единой вещи, которую нельзя купить или продать. Именно деньги, граф, движение денег, превращение денег в кровь этого мира, возвышает их от обыкновенного посредника, измышленного людьми, до властелина над ними. Никто не остается в стороне. Ваша программа насчет загрязнения воздуха успешно работает. Близок час, когда исчезнет последняя возможность бесплатного дыхания. Уже сейчас мы успешно продаем энтузиастам отличный кислород. О, цены весьма умеренные. А главное, граф — это перспективы стимуляции и контроля ментального процесса. Хочешь быть первым? Будь умнее всех! Знай больше всех! Многие знания — многие деньги! И если прежде развитой интеллект был достоянием кучки избранных, то теперь мы создаем такую информационную среду, такие психические стимулы, что каждый, каждый будет рваться в Ломоносовы! По крайности в Рокфеллеры. Но, конечно, не дальше. Полагаю, одного Гаутамы Будды вполне достаточно. Память об этом бунтовщике должна быть навеки стерта из человеческого сознания, и наши переговоры с торговцами верой весьма обнадеживают. Разумные люди. Они уже согласны с нашим условием, и реставрация политического влияния им обеспечена. Нет, вы только подумайте: добро и зло — одно и то же! Бог и Дьявол — одно и то же! Надо же додуматься до такого! Больной, психически больной человек! От этого маразма кружится голова.

Фронтер прошелся по комнате и хрустнул суставами пальцев. Затем уставил на Русинского твердый ненавидящий взгляд и произнес:

— Rien va plus![8] У вас ровно три часа, чтобы собраться с мыслями. Затем мы приступим ко второй части нашего, простите, марлезонского балета.

Барон щелкнул пальцами. Двое амбалов отперли дверь снаружи, выпустили всех присутствующих и заперли вновь. Русинский остался один. Подняв лицо к потолку, он зажмурился и завыл.

* * *

Прошел час, пока Русинский смог подавить лихорадочную дрожь.

Откинувшись на диване, он вспоминал деталь за деталью. Затем встал, подошел к западной стене, нащупал серебряный герб Меровингов — один из десятка, покрывавших стены комнаты — нажал на него большим пальцем и даже не поверил, услышав заметное шипение. Это шипение издавал газ, включившийся в незаметных трубах в потолке. Газ был немецкой диковиной, действие которой они с Фронтером испытали в лагерях. Идея поставить баллон с астроном пришла ему в голову 40 лет назад, когда строился особняк — на всякий случай, ибо люди, посещавшие его, весьма редко были дружелюбны.

Бросив быстрый взгляд на свечи, Русинский подскочил к дальнему краю северной стены, бухнулся в бассейн и, захватив воздуху, нырнул.

Нашарить нужную плиту оказалось непростой задачей. Он нырял уже в пятый раз, но ни одна не поддавалась, и когда уже зашумело в голове и он приготовился к смерти от угарного газа, вторая с правого края плита нехотя подалась нажатию ладони и отъехала в сторону.

Вода хлынула не так оглушительно, как он ожидал, но его сердце сжалось. Не дожидаясь, пока вытечет все, Русинский прыгнул в проем. Пролетев два метра, он упал в воду — она доходила по пояс и все прибывала, хлеща как в пробоину.