Снега к машине прилипло и впрямь немало, а заправились они уже после повторного взвешивания. По накладным Макс сдал на розлив даже чуть больше полученных на юге 12-ти тонн, хотя Белкин перед поездкой заложил на усушку с утруской минимум 300 килограммов. Максим терялся в догадках, как лучше отблагодарить водителя, однако тот разрешил затруднение, озвучив прейскурант на все совершённые в дороге подвиги. Во-первых, он потребовал признать его собственность на те полтора центнера, которые, как выяснилось, остались в цистерне благодаря хитрому расположению крана для слива масла. Во-вторых — выдать ему на руки ту же сумму, которую Белкин заплатил за перевозку в кассу автоколонны. Макса несколько покоробили грубость и агрессия, с которой были заявлены требования, но их содержание он счёл справедливым: «Человек ведь сначала работал, причём, очень хорошо работал, и только потом счёт предъявил. А вот наоборот, как сейчас почти все делают, было бы некрасиво».
— Конечно, масло забирай, какой разговор. А деньги я из своих обязательно выбью, завтра-послезавтра привезу, — легко согласился Макс и решился сказать то, о чём думал всю обратную дорогу: — Кстати, спасибо тебе, Анатолий за всё. Я таких крутых водил никогда не видел.
— Ладно, не трынди, — дальнобойщик стиснул протянутую ему руку. — До пятницы жду деньги на базе, а не появишься — сам к тебе с ребятами приеду.
Дома Макс первым делом бросился к телефону и набрал Танин номер. Был поздний вечер (то есть Максим звонил в «родительское» время), но теперь, когда группа «Колибри» рассказала ему о чувствах Тани, эти подростковые ограничения казались смешными. Стоит Тане узнать, насколько хорошо он её понимает, как все её страхи исчезнут, и она перестанет зависеть от родителей. А если ещё развеселить её рассказом про трагикомическую эпопею с маслом, в которую он ввязался ради их совместного будущего, если намекнуть, сколько денег он скоро получит и сколько начнёт капать, когда совершённая им операция будет поставлена на поток… В общем, стоит ему с ней поговорить, как она немедленно вернётся, и уж на этот-то раз они будут жить долго и счастливо.
Отец сообщил: «Татьяны нет, и сегодня не будет», и хотел было повесить трубку, но Максим, которого слова «сегодня не будет» напугали до полусмерти, каким-то чудом упросил его сказать, где сейчас Таня.
— Не велела говорить, конечно, так всё равно ж найдёшь. В ларёк она устроилась, у вокзала новые ряды недавно поставили. А сегодня первый раз в ночь заступила, — ответил отец и добавил: — Ты смотри там, не вмешивайся, жизнь ей не порти. Она сама насчёт работы решила, мы с матерью тут не при чём.
Шагая к вокзалу, Максим рассчитывал немедленно забрать Таню оттуда и привести к себе. Но за периметр торговых рядов его не пустили, а выходить Таня отказалась, поэтому общаться пришлось через амбразуру ларька. После такого афронта он внутренне согласился на компромисс — мол, будет неплохо, если Таня согласится бросить работу с завтрашнего дня и придёт к нему не прямо сейчас, а утром. Но переговоры так и не состоялись. Его взвинченный шёпот (он был взбешён, но старался не привлекать внимания Таниной напарницы, охранников и рассматривающих товары покупателей), вызванные ревностью вопросы и железобетонные, как ему казалось, доводы, Таня либо ловко игнорировала («подожди, пожалуйста, мне надо товар отпустить»), либо вежливо парировала: «конечно, я с тобой согласна; это не лучшая работа, но я уже взрослая, мне нужна работа, а другой у меня нет». Её неуверенность и страхи действительно исчезли, однако случившаяся с ней перемена обернулась не против родителей, а против Макса. Он едва ли не физически чувствовал, как она ускользает, отдаляется, как обрывает все связывающие их нити и окончательно исчезает из его жизни, однако не находил мужества поверить собственным ощущениям. Макс продолжал цепляться за явившуюся ему в командировке фантазию, будто она спит и видит, как вымаливает у него прощение и удостаивается его жалости за то, что она сделала с ним, с ними, с собой, наконец.