Небесный огонь

Хорошо, что ушла. Все ее секретные молитвы, призванные укрепить дух и ослабить противника, Болот отлично знал и помнил. Но до заговоров ли было в пещере, если в голове взбаламутились муть и туман! Муть и туман клубились кругом, словно испытание происходило не в воздухе, а в плотной, вязкой воде. Лишь раз, когда особенно сильно пахнуло жженым смрадом, точно горела издырявленная червями куча нечистот, в дыме и пламени мелькнуло рядом лицо врага. В выбеленных огнем древних глазах пылали красные угли…

Мощь слова, вольного приводить в действие могучие силы, Болот почувствовал, давая клятву. Она запала в душу, как последнее звено в Посвящении, и замкнула Круг испытаний, чтобы воин мог начать новую жизнь.

Вторая Хозяйка вырезала зигзаг на правой щеке, Третья помазала чем-то, от чего ранка сразу перестала кровоточить. Старухи подпоясали Болота поясом с красивым колчаном. Из него торчали девять стрел с орлиным оперением. Девять – отметка лучших новобранцев.

В полном вооружении стоя лицом на восток у очищающего огня, Болот клялся памятью предков, своей жизнью и любовью к Орто. Отныне оружие станет его костями, броня – плотью, кровь – песней битвы, а верность долгу – духом. В конце клятвы, ударяя о щит ножнами меча, повторил песенные слова вслед за другими.

Мысли мои – не сгоряча,слово мое – удар меча,

дело мое – мир уберечь,клятва моя – Илбису речь —будет крепчать день ото дня,а не сдержу – меч на меня!

В груди Болота при этом взмыло к горлу что-то горячее, пронизанное множеством множеств лучей. Он будто с головой окунулся в солнце, и тело охватило ликующим белым светом…

Очнуться от воспоминаний заставил шорох. Нет, даже не шорох, а шум! Острые глаза узрели облачко пыли, поднятое камнепадом. Шум быстро смолк, но причудился стиснутый тишиной беззвучный вопль. Болот сам так кричал, сражаясь с белоглазым призраком на последнем испытании… Мысли разбежались, как табун на аласе, оставив одну: враг проник в Элен! С гулким сердцем воин галопом пустил коня к утесу.

Человек лежал на земле. Завидев ботура, он со стоном пополз к кустам. Болот спрыгнул с коня. Не стал обнажать меч, нагнулся за батасом, спрятанным за голенищем… и замер. Страшная, черная, в лохмотьях и крови, женщина приподнялась на колени и обернулась. Падая на обороте, протянула руки, как ребенок, что потерялся в тайге, обессилел и наконец-то нашелся.

– Бо-олот, – назвал по имени сиплый шепот.

– Олджуна! – Воин ахнул и попятился. Он узнавал и не мог узнать в грязной оборванке бывшую соседку, надменную баджу Тимира. «Это не Олджуна! – леденящей жутью отдалось в крови. – Это Йор!»

– Нет, нет, – прохрипела женщина, догадываясь, о чем он подумал, – злого духа нет во мне…

Болот разглядел распластанную на земле медвежью шкуру и в ужасе отступил еще на шаг.

– Мы убили черного лесного старика, – пролепетал он зачем-то, лишь бы не молчать. – Я видел в берлоге сломанный батас…

– Сам Дилга послал мне тебя, – прервала она. – Подожди, послушай: твоя Илинэ в опасности!

* * *

Слава богам: окно кузницы теплилось слабым светом. Болот заглянул – в ней колыхалась сумрачная тень Атына. Кроме молодого кузнеца, никого. Это хорошо, не сразу суматоха наступит. Атын нянчился с какой-то белой полосой, она ярко сверкнула в свете огонька сальной плошки. Похоже, меч… Некогда было присматриваться. Кинув скатку медвежьей шкуры у порога, воин носком зацепил дверь, шибанул ее вбок и на руках внес женщину внутрь.

– Олджуна?! – воскликнул Атын в смятении, как Болот малое время назад, и встал столбом. Меч упал с колен и вонзился острием в глиняный пол.

– Эй, очнись! – прикрикнул ботур. Кузнец протер глаза, будто блажь примерещилась. Мгновение спустя, смахнув мелкую снасть с верстака, кинул сверху ветошь:

– Давай сюда! – И воин осторожно положил женщину на столешницу.

Осмотрели с плошкой рассеченную камнем ногу Олджуны, убедились, что сухожилие не задето. Мякоть сильно повреждена, сюда бы Отосута… Ничего, подождет нога, пусть прежде женщина все расскажет.

Она попросила воды и дрожащими губами припала к краю ковша. Болот промыл рану и помог Олджуне умыться.

– Теперь скажи нам об Илинэ.

Атын только собрался о чем-то спросить и осекся, ошеломленный.

Олджуна рассказала, как могла, коротко. Привыкший к молчанию язык повиновался с трудом. К тому же видела, что с каждым ее словом перед парнями предстают видения одно страшнее другого и сводят с ума. Огонь плошки возгорался в глазах вместе с пламенем гнева. Наконец женщина выговорилась и от слабости едва не лишилась чувств.

– Убью гадину! – крикнул Болот о Кинтее. Саданул локтем в стену – боль полоснула от плеча до кончиков пальцев. Воин не дрогнул. Лишь бы эхо боли помогло превозмочь раздирающую душу ярость…

Атын сцепил зубы, лицо стало белее меловой глины.