Небо для Баккена (СИ)

Драконы говорят, что не знают, что такое чувства, только польза и разум. Но почему тогда восемь из девяти оставили землю, а один так и не смог смириться? И почему, если важен каждый из Драконов, только тоненькая изумрудная Леге рискнула, вопреки всему, ринуться на поверхность, навстречу убийственному холоду, чтобы спасти багряного бунтаря?

Я приподнялся на локте, чтобы лучше видеть Дракона, выписывающего немыслимые кренделя. А тот, закрутив крутой вираж, снова сложил крылья.

Объевшийся, накупавшийся, довольный под завязку, он хотел озорничать.

Но в этот раз Баккен нацелился не на озеро.

Сильные когтистые лапы обхватили меня поперек груди. Рывок. Дыхание перехватило. Или же просто воздух, бывший вокруг, куда-то исчез. Выступившие слезы на миг склеили ресницы. А когда проморгался, увидел внизу озеро. Маленькое, как пуговица на камзоле. Вокруг него колотым сахаром лежали горы. А дальше во все стороны только голубое небо, которое, кажется, можно потрогать рукой. Мы летим?!

Страха не было. Жутко делается, когда глядишь в пропасть и понимаешь, как далеко до ее дна. А когда вокруг такой простор, если и сорвешься, то разбиться нельзя, а так и будешь лететь в этой прозрачной бесконечности. Куда падать здесь? Ни границ, ни опор.

Тут все было по-другому. Даже воздух пах не так, как внизу, а точнее, не пах ничем. Не было ничего, что могло бы дать ему запах. Только небо.

Лучшее место для Драконов.

Баккен очень аккуратно опустил меня на землю, но я все же пошатнулся и чуть не упал. То ли от того, что сильно замерз на высоте, то ли тело за короткое время полета отвыкло иметь опору и растерялось.

Баккен развалился на берегу озера, довольный донельзя. Зачерпнув две пригоршни песка, шлепнул себе на брюхо, потер. Стальные пластины засверкали.

«Тут хорошо. Тепло. Есть вода. И небо. Можно звать старших».

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Научиться отводить глаза, двигать мелкие предметы, не прикасаясь к ним, заговаривать текущую кровь и зубную боль оказалось до обидного просто. Стоило из-за такой ерунды бросать дом и семью, отвлекать от дел адептов почтенного ордена!

Все это были ведьминские забавы, почти игра, простенькие умения, которые можно было безвредно оттачивать на служителях храма. А то, что действительно было важно, можно было сделать, лишь прикоснувшись к великой воде.

Уходила по берегу далеко, чтобы не нашли. Зайдя по щиколотку в океан, прикасалась к волнам. А дальше просто: почувствовать воду, стать водой, слиться с ней, уйти невидимым паром в небеса, упасть пушистым снегом на горную тропу, по которой идет Ларс.

Она знала, что губы Ларса обветрились и покрылись мелкими кровоточащими трещинками, что по утрам он долго, превозмогая боль, разгибает окоченевшие пальцы, а потом прижимает ладони к глазам, чтобы растопить замерзшие льдинками на ресницах выступившие ночью слезы, что голос его стал хриплым, что по ночам он нехорошо, сухо кашляет. Хельга говорила, брат легко простужается, в детстве сильно болел, с тех пор слабые легкие.

Хотелось дотянуться, быть рядом, помочь, защитить, но Герда могла так мало. Только на привалах, когда Ларс, кое-как устроившись на камнях, засыпал, приблизиться, лечь рядом, обнять, прильнуть. Снег иногда тоже может согревать.

И в заботах этих никак не удавалось разглядеть, кто же идет через перевал вместе с Ларсом.

Продержаться рядом с любимым долго никак не удавалось. Накатывал вдруг гул уходящей волны, Герда чувствовала, как некая сила тянет ее за собой, и понимала, что снова стоит на берегу океана. И уже не одна, ее нашли. Эфтер, собака, обученная спасать людей в Белом Поле, подбегала, начинала бодаться большой лобастой головой, заставляя подняться с холодных камней, или, ухватив за подол, вытаскивала с мелководья, или просто садилась рядом и, привалившись к бедру, согревала. Людям Герда еще могла бы не подчиниться, но непреклонную Эфтер приходилось слушаться.

От ледяной воды руки грубели и покрывались трещинами. Ингрид приносила от лекаря Тария целебные мази. В них не было нужды, ранки сами скоро затягивались без следа, но беловолосая ведьма настаивала, и Герда брала маленькие глиняные горшочки со снадобьями, складывая их впрок – для Ларса.

Командор Орм успехами молодой ведьмы ни разу не поинтересовался.

В остальном жизнь в храме Багряного Дода проходила спокойно, тягуче. По вечерам пили барк в комнате Ингрид.

– А я вот власти хотела, могущества, – говорила орденская ведьма, сжимая в ладонях кружку с горячим напитком. – Не просить чтобы – повелевать. Но испугалась, не прошла испытание. Не смогла… Только жизнь свою загубила… А зачем? Мне б сейчас домой, в Рёнкюст, к родителям. Сестра у меня старшая, хорошая. А нельзя…

Ингрид отставляла кружку и, подогнув колени, садилась на подоконник. Как только умещалась в узкой нише? За окном завывали зимние ветра, внизу с глухим рокотом ворочались волны океана. Беловолосая ведьма вглядывалась в даль и, возможно, надеялась увидеть парус спешащего за ней карбаса.