Некоторые не попадут в ад

Прибыл по объявленному адресу — самый центр, ресторан с люстрами, огромный стол под девственно белой скатертью; уже несут какие-то кастрюли с дымком, на кухне обречённо мычит бык, катят каталки с бутылками, с которых едва сдули столетнюю пыль, возле каждой тарелки по восемь вилок и четыре ножа; ко мне подошёл человек — склонился, сообщает: Эмир прилетал из Америки, тут же сел в машину, чтоб ехать к тебе, путь займёт пять часов, — он уже на подъезде, буквально пятнадцать минут, — ничего, говорю, ничего, — пятнадцать минут я подожду.

Не обманул: через пятнадцать минут явился. Собачьи глаза его, одна бровь как-то ниже другой подвисла, щетина чуть седая, улыбается не то чтоб на одну сторону лица, а на, скажем так, полторы стороны, рост огромный, весь такой добрый, как медведь, — если б я родился женщиной, жил бы с одной мыслью: «Эмир, покачай меня», — а так: обнялись, уселись, давай друг на друга смотреть.

Он говорил по-русски.

Минут пятнадцать мы перебрасывались новостями: как там Америка? — в ответ скривился, — что там Донбасс? — я ответил коротко, — но по двум-трём его новым вопросам сразу понял: знает всё подетально, обо всём тихо болеет — как о своём, что когда-то сгорело и дымок уже развеялся.

Налили из пыльной, в налипшей соломке, бутылки, — он покачал вино, опробовал, согласился, — и тут я говорю: слушай, Эмир, меня сербские друзья позвали в другое место, не могу их обмануть, — поехали со мной?

Он в тот же миг: а поехали, конечно.

Официант, прикативший суп, уже зачерпнувший в серебряный половник божественную, переливавшуюся в сиянии электрической лампы и светившую собственным фосфорическим светом жидкость (при свете этого супа можно было бы читать), — застыл на полувзмахе; другой, наливавший мне вино, пережившее две мировые войны и несколько гражданских, остановил ток жидкости, — но я махнул ему: лей, лей, я махну сейчас на ход ноги, а то пить хочется; кажется, и быку уже объяснили, что будет Эмир; «Да ладно? — не поверил бык. — Дайте хоть посмотрю на него из-за шторки, — увидел, воскликнул: — Господи, ты есть! бей в сердце, брат!» — так или как-то так всё было; но мы встали, я махнул стакан красного (на самом деле: чёрного) уже стоя, мы выскочили на вечернюю белградскую улицу.

Его тут же начали узнавать все, каждый, и каждый кричал: «Эмир! Эмир!» — однако не лез обниматься, расспрашивать, просить расписаться на ладони, но проходил мимо, благословлённый только одним тем счастьем, что — лицезрел, окликнул, получил ответный взмах руки, улыбку на три четверти небритого удивительного лица с прищуренным собачьим взглядом.

Огромной рукой Эмир тут же остановил такси. «Залезай!» — велел мне. Кажется, это была самая старая машина в Белграде, и самое малогабаритное такси, — но Эмир подобрал ноги; сопровождающие его метались в поисках других авто — но их не было, — он открутил стекло вниз, спросил у меня: «Какой адрес?» — я прочёл в телефоне по слогам, — он прокричал, и закрыл окно: «Поехали».

Только потом я понял, что

сделал.

Это как если бы Никита Сергеевич Михалков пригласил меня — да ладно меня, — югославского, неважно из какой именно страны, мальчишку лет под сорок — с одной еле различимой ролью в каком-то местном, не очень заметном, получившем поощрительный приз при показе студенческих работ кино, — на знакомство, — заказав оглушительный стол в ресторане с видом на Кремль, — а тот ему через пятнадцать минут говорит: «Меня друзья ждут в Бутово, в пивной “У Саныча”, — короче, план меняется, к ним поедем, Никит. Да, Сергеич?»

Мы укатили с Эмиром на край города, там была пивная, — в пивной последовательно упали в обморок охранник, официантка, управляющий и все, меня ожидавшие; сербские мои товарищи, такие же дворняги, как и я, осели — почти как рэперы при виде Захарченко, — но эти были повзрослей, эти хотя бы справились со своим речевым, с мимическими мышцами: смогли улыбаться, издавать приветственные звуки, потом, постепенно, начали получаться слова; за отсутствием официантки, мы думали самолично наливать себе пиво сами из-под кранов, — но и она ожила, и управляющий тоже, он бросился в пляс; начали сдвигать столы, расставлять бокалы. Ещё когда рассаживались, я залпом закинулся тёмным, чтоб сохранять градус в организме, — а едва расселись, выпил ещё бокал, чокнувшись с Эмиром за продолжающееся знакомство; к четвёртому бокалу понял, что ни черта не соображаю, хочу спать, только спать, исключительно спать, — нет сил даже приподнять веки; пытался усовестить себя: он же летел из Америки, он ехал пять часов к тебе на встречу, загнал водителя, он оставил фосфорический суп и чёрное вино, — а ты хочешь спать? — да, хочу спать.