Некрополь

Максим отдает карандаш и уходит, надув губы. Но глядишь — через пять минут он

уже все забыл, насвистывает и приплясывает.

Он был славный парень, веселый, уживчивый. Он очень любил большевиков, но не

по убеждению, а потому, что вырос среди них и они всегда его баловали. Он говорил:

"Владимир Ильич", "Феликс Эдмундович", но ему больше шло бы звать их "дядя Володя",

"дядя Феликс".

Он мечтал поехать в СССР, потому что ему обещали подарить там автомобиль,

предмет его страстных мечтаний, иногда ему даже снившийся. Пока что он ухаживал за

своей мотоциклеткой, собирал почтовые марки, читал детективные романы и ходил в

синематограф, а придя пересказывал фильмы, сцену за сценой, имитируя любимых

актеров, особенно комиков. У него у самого был замечательный клоунский талант, и если

бы ему нужно было работать, из него вышел бы первоклассный эксцентрик. Но он

отродясь ничего не делал. Виктор Шкловский прозвал его советским принцем. Горький

души в нем не чаял, но это была какая-то животная любовь, состоявшая из забот о том,

чтобы Максим был жив, здоров, весел.

Иногда Максим сажал одного или двух пассажиров в коляску своей мотоциклетки,

и мы ездили по окрестностям или просто в Сорренто — пить кофе. Однажды всею

компанией были в синематографе. В сочельник на детской половине была елка с

подарками; я получил пасьянсные карты, Алексей Максимович — теплые кальсоны.

Когда становилось уж очень скучно, примерно раз в месяц, Максим покупал две бутылки

Асти, бутылку мандаринного ликера, конфет — и вечером звал всех к себе. Танцовали под

граммофон, Максим паясничал, ставили шарады, потом пели хором. Если Алексей

Максимович упирался и долго не хотел идти спать, затягивали "Солнце всходит и

заходит". Он сперва умолял: "Перестаньте вы, черти драповые", — потом вставал и

сгорбившись уходил наверх.

Впрочем, мирное течение жизни разнообразилось каждую субботу. С утра

посылали в отель "Минерва" — заказать семь ванн, и часов с трех до ужина происходило

поочередное хождение через дорогу — туда и обратно — с халатами, полотенцами и

мочалками. За ужином все поздравляли друг друга с легким паром, ели суп с пельменями,

изготовленный нашими дамами, и хвалили распорядительную хозяйку "Минервы"

синьору Какаче, о фамилии которой Алексей Максимович утверждал, что это —

сравнительная степень. Так, по поводу безнадежной любви одного знакомого однажды он

выразился:

"Положение, какаче которого быть не может".

Приехав в Париж, я узнал, что Горький живет на Капри и проводит время, чуть ли

не в оргиях.

***

О степени его известности во всех частях света можно было составить истинное

понятие только живя с ним вместе. В известности не мог с ним сравниться ни один из

русских писателей, которых мне приходилось встречать. Он получал огромное количество

писем на всех языках. Где бы он ни появлялся, к нему обращались незнакомцы,

выпрашивая автографы. Интервьюеры его осаждали. Газетные корреспонденты снимали

комнаты в гостиницах, где он останавливался, и жили по два - три дня, чтобы только

увидеть его в саду или за табльдотом. Слава приносила ему много денег, он зарабатывал

около десяти тысяч долларов в год, из которых на себя тратил ничтожную часть. В пище,

в питье, в одежде был на редкость неприхотлив. Папиросы, рюмка вермута в угловом кафе

на единственной соррентинской площади, извозчик домой из города — положительно, я

не помню, чтобы у него были еще какие- нибудь расходы на личные надобности. Но круг

людей, бывших у него на постоянном иждивении, был очень велик, я думаю — не меньше

человек пятнадцати в России и заграницей. Тут были люди различнейших слоев общества,

вплоть до титулованных эмигрантов, и люди, имевшие к нему самое разнообразное

касательство: от родственников и свойственников — до таких, которых он никогда в глаза

не видал.

Целые семьи жили на его счет гораздо привольнее, чем жил он сам. Кроме

постоянных пенсионеров, было много случайных; между прочим, время от времени к

нему обращались за помощью некоторые эмигрантские писатели. Отказа не получал

никто. Горький раздавал деньги, не сообразуясь с действительной нуждой просителя и не

заботясь о том, на что они пойдут. Случалось им застревать в передаточных инстанциях

— Горький делал вид, что не замечает. Этого мало. Некоторые лица из его окружения,

прикрываясь его именем и положением, занимались самыми предосудительными делами

— вплоть до вымогательства. Te же лица, порою люто враждовавшие друг с другом из - за

горьковских денег, зорко следили за тем, чтобы общественное поведение Горького было в

достаточной мере прибыльно, и согласными усилиями, дружным напором, направляли его

поступки.

Горький изредка пробовал бунтовать, но, в конце концов, всегда подчинялся. На то