Нелюбимая

— Я не хочу на тебя давить, — прошептал Герман, целуя меня в щеку. — Но должен знать, что случилось?

Немного помолчав, я всё рассказала, даже не представляя, что со всем этим теперь делать.

— Вот ведь тварь, — прорычал Герман, а я только могла гадать, кому именно это оскорбление адресовано: Алине, Ларисе или им обеим. — Сейчас же позвоню и разорву свое партнёрство с Гришей. Пусть ни она, ни он ко мне в дом даже не потыкаются. Никакого спонсорства они от меня больше не дождутся. А Лариса… Я и ей перекрою кислород, — Герман говорил со всей серьезностью, я ощутила, как напряглось всего его тело и меня это немого испугало.

— Пожалуйста, побудь сейчас со мной, — умоляюще проговорила я. — Не уходи никуда сейчас.

— Не уйду, моя хорошая, не уйду.

В этот момент я отчётливо поняла, что самое тёплое и уютное место для меня на всём белом свете — это руки моего мужа. Никогда прежде я не чувствовала себя настолько правильно и уместно. Вот вроде бы всё и было у меня в детстве, ни в чем остро не нуждалась, а только сейчас поняла, что, наконец-то, нашла себя и свой уголок.



20.

Герман практически не отходил от меня ни на шаг. Я успокоилась, больше не плакала, просто не хотела оставаться в одиночестве. Сейчас оно особенно неприятно действовало мне на нервы. Может быть, я повела себя слишком эгоистично, всё-таки Герман занимался работой, когда я вернулась домой. Прекрасно понимаю, что своим подавленным состоянием отрываю мужа от дел, но он ничего мне по этому поводу не сказал. Просто был рядом и бережно держал в своих сильных руках.

Евгения заварила ароматный ромашковый чай и испекла яблочный пирог с корицей. Никакого аппетита у меня не было, но Герман всё равно принес в спальню чашку с чаем и небольшой кусочек пирога. Голова гудела, но я нашла в себе силы для того, чтобы просто удобно сесть на кровати.

— Не расстраивайся, — нежно проговорил муж, заправляя мне за ухо растрёпанную прядь волос. — Я понимаю то, насколько тебе сейчас больно и обидно. Если честно, то я и сам всё еще немного в шоке, но такова наша жизнь. Не хотелось бы тебя огорчать, но впереди ожидает еще очень много разочарований. Конечно, я буду стараться ограждать тебя от них, но ведь от всего на свете не убережешь.

— Понимаю, — я вздохнула и посмотрела на свои пальцы, что крепко сжимали фарфоровую чашку с чаем. — Просто этом мог быть кто-угодно, и в другой ситуации я возможно не так остро отреагировала бы. Но Алина… Почему она так жестоко поступила со мной? Я ведь ничего плохого никогда не делала и не желала ей. Она так натурально играла роль любящей сестры.

— Это верно, — согласился Герман. — Из нее могла бы получиться хорошая актриса.

— Неужели всё случается из-за денег? — Очевидно, что Герман не мог знать всего на свете, но мне теперь и податься не к кому, только и остается, что искать хоть какие-нибудь ответы у мужа.

— Думаю, тут много фактор сыграло, — Герман поправил одеяло и накрыл им мои ноги. Наверное, боится, что я могу замёрзнуть. — Скорей всего какая-то определённая степень зависти всегда присутствовала в твоей сестре. Для этого много поводов не нужно. Иногда достаточно любой мелочи. Плюс ко всему этому, она потеряла ребенка, а ты вот-вот станешь матерью. Я, конечно, не силен в женской психологии, но уверен, что Алину такое положение вещей сильно уязвляет.

— Да, ты прав, — я медленно перевела взгляд на Германа. — Было еще кое-что, что меня смутило, — хватит с нас секретов, нужно всё решить прямо сейчас.

— Что? — темные брови Германа взметнулись вверх.

— Лариса сказала мне, что ты дал Саше денег, чтобы он больше меня не трогал. Это правда?

— Правда, — немного помолчав, ответил Зацепин.

Не могу сказать, что это причинило мне боль. Скорей всего, мне было неприятно лично убедиться в том, что Ломов оказался обычным алчным человеком. Не было у него никакой любви, просто хотел денег. Снова эти проклятые бумажки!

— А Ларисе откуда это известно? — Герман вдруг нахмурился.

— Знаешь ли, я не была настроена расспрашивать об этом, — мой ответ прозвучал скорей устало, чем ядовито или раздраженно.

— Кажется, спелись наши голубки. Аферисты. Еще раз дадут о себе знать, я применю кардинальные меры, — по серьезному голосу Германа было понятно, что он не шутит. — Ты сердишься на меня? — Зацепин поцеловал меня в коленку.

— Что? Почему я должна сердиться на тебя? — я рассеяно глянула на него, затем посмотрела на кусок яблочного пирога, что лежал на тарелке. Вдруг захотелось есть.

— Из-за денег и Ломова.