Нелюбимая

Последующий час, может быть, даже больше или меньше, прошел для меня в каком-то густом тумане. Время, образы, вся окружающая обстановка начали размываться, терять свои привычные контуры и границы. Я плохо понимала, что со мной происходило. Очевидно, что что-то очень плохое и опасное. Из-за страха или того, что мой организм в целом дал сбой я, то теряла сознание, то приходила в себя. Мне не хотелось проваливаться в темноту, но она, словно превратилась в живое существо, которое так и стремилось поглотить меня. Это было очень страшно. Страшно оттого, что ты не можешь управлять собственным телом, сознанием.

Я просто отчаянно хотела, чтобы с моей дочерью всё было в порядке. Всякий раз, когда я на несколько секунд приходила в себя, это желание взрывалось в моей голове яркой болезненной вспышкой. Наверное, я даже бормотала о том, чтобы Герман помог, чтобы уберёг нашего ребенка. Конечно, от него не так и много зависело, но только в нем я сейчас видела свое настоящее спасение.

Если кошмар действительно может произойти наяву, то одно из его лиц — высокая вероятность потерять своего еще не родившегося ребенка. Это то, чего никогда и никому не захочется пожелать. Это страх, слёзы и крайняя грань подступающего безумия. Они ломают. Убивают.

Герман вёз меня в больницу, я лежала на заднем сидении и расфокусированным взглядом смотрела куда-то в окно, а потом на какое-то время проваливалась в темноту. Голос Германа временами выдёргивал меня из этой темноты, но у меня плохо получалось быстро реагировать на его слова.

— Арина, старайся оставаться в сознании, — напряженно говорил муж.

Хотелось бы ему что-то ответить, только вот язык будто прилип к нёбу. Я чувствовала, что кровотечение усиливалось и, наверное, мягкая кожаная обивка сидений безвозвратно теперь испорчена. Ну кто думает про обивку, когда ситуация не просто критическая, а ужасная? Я еще думала и о том, почему Герман сам ведет машину? Почему не Алексей? И где вообще этот вездесущий Алексей? Наверное, дома он, ведь уже давно ночь за окном. В общем, мой мозг в какой-то дикой попытке защититься сам собой переключался на вот такие глупые вопросы, только бы я не сошла с ума.

Идиотские размышления, перебивались судорожными мыслями насчет ребенка и того, что дочку непременно нужно назвать Викторией. Не знаю, почему я так решила. Это имя само собой буквально врезалось в мое сознание, и я про себя именно так начала обращаться к своей девочке, умоляя ее, остаться со мной, не бросать меня.

— Мы почти на месте, — напряженно проговорил Герман, а я уже опять была близка к потере сознания.

Потом неясное яркое пятно больничных ламп и белого потолка, что будто бы двигался, словно конвейерная лента у меня над головой, начали вызывать приступ тошноты. Мне стало так страшно, что хотелось просто кричать до тех пор, пока голос окончательно не сядет.

Были врачи, медсёстры, но я отчетливо ощущала только Германа, его руку, его пристальный взгляд. Я вдруг почувствовала себя такой виноватой, такой ничтожной, будто во всем мире нет более омерзительного человека, чем я сама.

Мне внезапно что-то вкололи, и тьма воронкой закружилась перед глазами, заглушая собой весь внешний шум. Я будто бы окунулась в воду и коснулась спиной холодного морского дна. Это странное «погружение» казалось, продлилось всего лишь несколько секунд, но когда я снова открыла глаза, то за окном уже был день, а я лежала в палате с подключенной капельницей.

Очень хотелось пить, но еще больше хотелось в туалет. В палате, кроме меня больше никого не было. Светлая и уютная комнатка, так сразу и не скажешь, что вообще в больнице лежишь. Голова была очень тяжелой, будто в нее поместили свинцовый сплав, но никакой температуры, кажется, не было.



Мысли медленно, но верно начинали превращаться в одну единственную картинку, но всё равно было трудно вот так сразу составить предложение, выстроить ряд обычных вопросов, которые человек привык сам себе задавать.

Я даже не успела найти кнопку вызова медсестры, как услышала отчетливую перепалку за дверью палаты.

— Вы и вся ваша семейка — результат того, что Арина теперь в больнице! — кричал Герман не своим голосом.

— Прекрати, — вставила мама. — Ты тоже достаточно вреда ей нанёс, так что, будь добр и научись признавать свои ошибки. Арина с тобой живет, не с нами. Она под твоей ответственностью и носит твоего ребенка. Прекрати кричать, иначе что о нас люди подумают.

— Вы себя вообще слышите? — Герман нервно засмеялся. — Получается, раз Арина вышла замуж, то теперь вам и дела до нее никакого нет? Ваша чокнутая племянница вываливает на вашу же дочь ушат грязи, а вам всё равно? Знаете, это уже ни в какие рамки не вмещается! Я видел разных негодяев, но вы… У меня слов нет.

— Герман, ты просто переволновался, — заговорил теперь уже отец. — Адреналин схлынет, и ты будешь жалеть о сказанном.