Немеркнущий

– Вообразите мое удивление, когда меня приволокли к этой деревенщине, – продолжила она. – Первым делом он заявил, что есть только один способ покинуть его племя – трупом, сброшенным в реку.

Чувствуя, как в ушах начинает звенеть от злости, я тряхнула головой, стараясь сосредоточиться на рассказе Оливии, вместо того, чтобы думать, как бы расправиться с этим ублюдком.

– Что о нем известно?

– О Ноксе? – Оливия на всякий случай огляделась, но мы были одни. – Мне не очень много удалось узнать. Вроде бы пару лет назад он улизнул от СППшников и, пока не случилось наводнение, прятался в Нэшвилле. Не знаю, как он убедил присоединиться к нему первых детей, но зуб даю: большинство вступило в его племя не по доброй воле.

Джуд нахмурил густые брови.

– Почему он так ненавидит всех, кто другого цвета? В чем тут дело?

Оливия пожала плечами:

– Кто знает? Никто не рискует спрашивать. Мы и так боремся за каждый кусок пищи.

– Я тоже не понимаю: он даже о своих Синих не очень-то заботится, – заметила я. – А они не уходят, потому что боятся?

Девушка кивнула в сторону деревьев, растущих по другую сторону стоянки, за палатками.

– Стоит только попробовать убежать, как неминуемо нарвешься на патруль, а те, кто попадается, уже не возвращаются. А еще Нокс отбирает все, что у тебя есть, и заставляет «заработать» обратно, а если трудишься недостаточно тяжело, или мало подлизываешься, или не развлекаешь его, то попадаешь сюда. Или идешь на продажу.

– На продажу?..

Я никогда не видела, чтобы Оливия плакала, но сейчас она с трудом сдерживалась.

– Он… Так он добывает пищу. Вы же видели, что город перекрыт? И солдат? Нокс сдает детей, которых считает бесполезными, – меняет на курево и еду. Только теперь они требуют все больше и больше детей, а взамен дают все меньше и меньше. Удивительно, что на нас еще не напали: наверное, ему удалось сохранить это место в тайне.

От рассказа Оливии меня затрясло.

Девушка закусила губу.

– И, конечно, конечно – он отправляет в Белый шатер тех, кого никто не хватится. Он знает, что я ничего не могу с этим поделать, а они не могут сопротивляться. Однажды, когда я попыталась, он забрал двух детей вместо одного.

– А что насчет этого Бретта? – спросила я. – Он поддержал тебя. Можешь ли ты…

– Ничего не получится, – перебила Оливия. – Бретт не такой, как Майкл, хотя второй после него в иерархии. Время от времени Бретт приносит мне вещи для детей, но, если Майкл его поймает… он будет следующим, кто сгинет.

Белый шатер можно было опознать сразу – это была большая, криво установленная палатка из крашеного брезента. Вонь от «шатра» донеслась до нас раньше, чем мы его увидели. Оливия прикрыла рот и нос висевшей на шее красной банданой. Воздух наполнился тяжелым запахом фекалий – дышать стало практически невозможно.

– Вы должны забрать его и бежать, пока он еще в состоянии, – сказала Оливия. – Ваша подруга на складе – вы до нее не доберетесь. Но, по крайней мере, сможете забрать его. Я помогу. Возможно, вместе вы сможете справиться с патрулем.

Джуд сжал мое плечо.

– Все хорошо, – заверила я мальчика. – Это не вариант. Мы ее не оставим.

Джуд кивнул и посмотрел в сторону склада. Его лицо обеспокоенно нахмурилось.

– Они ее не обидят?

Я приподняла бровь.

– Я больше волнуюсь, не обидит ли она их.

– Оливия? – тихо окликнул девушку Толстяк. – Ты в порядке?

Она замерла у палатки, опустив голову и комкая ткань своего платья.

– Он… Мне так жаль, я старалась, очень старалась, но… – с мукой в голосе произнесла она. – Я единственная, кто может им помочь. Он тоже пытался, но…

– Он, – повторила я, чувствуя, как замедляются удары моего сердца. – Кто?

Оливия недоуменно моргнула, шрамы на лице, казалось, проявились еще сильнее.

– Разве вы… Вы здесь не из-за Лиама?

Не помню, как я ворвалась в палатку, помню только руки, такие же бледные, как ткань Белого шатра, откинули в сторону старую простыню, что служила дверью. Внутри зловоние усилилось, смешиваясь с тошнотворными запахами плесени и грязной воды. Я моргнула, чтобы глаза быстрее привыкли к тусклому свету. Стоило мне зайти внутрь, как поддоны, задевая один другой, заскрипели и застонали под ногами.

Их было много – по крайней мере, двадцать пять детей, устроившихся по обе стороны палатки. Некоторые лежали на боку, свернувшись калачиком, другие кутались в тонкие простыни.

В центре всего этого лежал Лиам.

Я всем врала.

Кейт. Остальным. Себе. Каждый день, каждый божий день.

Потому что вот она, правда. Вот она, вырываясь наружу, раздирает меня на части, толкает в дальний угол палатки и вот-вот прорвется рыданиями.

Я жалела об этом.

Теперь, увидев его лицо, растрескавшиеся, покрытые синяками руки, едва удерживающие бледно-желтое одеяло, накинутое на плечи, я очень сильно об этом пожалела, испытав такую сильную боль, что она согнула меня пополам, прежде чем я успела сделать один-единственный шаг к нему.