Немцы

— Даже если бы мне пришлось есть в России камни, вам и тогда не удалось бы затащить меня к себе в постель! Откройте дверь и выпустите меня!

На другой день Нелли выгнали из портновской. Немцы были очень удивлены, когда заметили ее в толпе крестьянок, отправляющихся на шахту.

В тот же вечер, поднимаясь по лестнице к себе на второй этаж, Отто Грауер увидел возле двери своей комнаты кузнеца Хорвата. Тот стоял, заложив огромные ручищи в карманы и мрачно глядя на него. Не успел Грауер опомниться, как получил плевок в лицо и две затрещины. Он упал, из разбитого носа хлынула кровь.

Хорват брезгливо вытер руки и снова спрятал их в карманы.

— Думаю, вам ясно, геноссе Грауер, за что? Но учтите, это еще пустяки. Если не отстанете от моей невесты, я вас убью, старая вы обезьяна!

Грауер поднялся с полу, держась за нос.

— Вы за это поплатитесь, — пробормотал он, но не слишком воинственно.

Вернувшийся из командировки Хромов велел засадить Хорвата в карцер на пять суток. Кузнец спокойно пошел за вахтером, а Нелли Шуман бросилась к Лаптеву. Лаптев рассвирепел. Отложив все дела, он грозной походкой направился во второй корпус. Грауер как раз ужинал. Стук в дверь заставил его поспешно спрятать банку свиной тушенки и большую белую булку. Он наспех вытер рот носовым платком и открыл дверь.

Лаптев сразу же заметил несколько пустых консервных банок со следами жира, стоящих на окне. На столе валялись крошки белого хлеба.

— Пройдемте в штаб батальона, — сурово приказал он. Оставив Грауера за дверьми, Лаптев сбивчиво от волнения рассказал Хромову все, что знал о похождениях этого холуя-немца, и в упор спросил:

— После этого, надеюсь, ты понял, какой это мерзавец? Надо его гнать из старост!

— Все же он старый коммунист, — Хромов озадаченно потер лоб. — Дать ему по шапке, значит, подорвать в глазах немцев авторитет коммунистов.

— Авторитет свой он давно уже потерял, об этом не беспокойся. Надо еще проверить, какой он коммунист! Но терпеть его на посту старосты лагеря — это уж точно подрывать авторитет коммунистов!

— А ну, давай его сюда, — более сговорчиво сказал комбат.

Грауер вошел юркой походкой, остановился около стола, пригладил седую лобастую голову и четко сказал по-русски:

— Здравствуйте, товарищ командир батальона.

— Здравствуй, — буркнул Хромов. — Тут вот на тебя жалобы… Ты что же это, сукин кот, ты зачем баб принуждаешь? Я тебя за эти дела за Можай загоню!

Грауер молчал и как-то загадочно улыбался.

— Что молчишь? — уже злясь, спросил Хромов. — Вон политрук мой говорит, что тебя гнать надо за твои проделки. Поделом тебе и в морду-то дали. Мы тебя как коммуниста выдвинули, а ты нас подводишь. Может, ты и не коммунист вовсе, а фашист какой-нибудь? — комбат сделал свирепое лицо.

Грауер вздрогнул. По его землистым щекам разлилась краска.

— Не надо шутить, товарищи официры. Я есть член Румынская коммунистическая партия с тридцать восьмой год. Меня знайт каждый коммунист на город Арад. В меня стреляйт, когда я говорил на митинг. Пять лет я сидел на тюрьма в Букрешти. Там я учил русский язык. Меня пыталь, очень больно пыталь. Моя голова стал белый. Меня били палкой на живот… — Грауер дрожащими руками распахнул пиджак и поднял рубашку. На отвислой коже живота виднелись следы кровоподтеков.

— Закройся, — поморщился Хромов. — Чего ты нам тут показываешь?.. Били тебя или не били, ты такими делами заниматься не имеешь права. Если подобные факты повторятся, я с тебя шкуру спущу! Иди!

Осторожно ступая, Грауер вышел за дверь.

— Его нужно заменить, и как можно быстрее, — твердо сказал Лаптев.

— Сменю, а кого поставлю? Ты об этом думал?

Лаптев уже не раз думал об этом, но к решительному выводу так и не пришел. Староста первой роты Вебер был честным и исполнительным человеком, но чересчур мягким и нерешительным. Комбат его за это недолюбливал. К тому же Вебер еще плохо понимал по-русски и порой путал распоряжения командиров. Во второй роте сменилось за короткое время трое старост. Всех их комбат выгнал за полное незнание русского языка. Недавно он назначил туда Альтмана, лишившись везде сопровождавшего его переводчика. Альтмана не любили. Не доверял ему до конца и сам комбат, так как немец был чересчур любопытен и болтлив. Плохо справлялся он и с обязанностями старосты. Бёмы ненавидели его и всячески старались обмануть. В женской роте старостой был сорокалетний невзрачный Герман Рот. Более удачного телохранителя для женщин трудно бьшо найти. Рот ревностно охранял второй корпус от вторжения мужчин. Он был груб, но не слишком. Женщины его побаивались и уважали, поскольку сам он с ними шашней не заводил. Лейтенант Мингалеев жил за своим старостой как за каменной стеной и ни за что не захотел бы расстаться с ним.

Мысли Лаптева сосредоточились на папаше Ленделе. Он давно заметил, как охотно и добросовестно работает этот пожилой немец, как уже довольно бойко объясняется по-русски. Сам облик Ленделя — интеллигентного, любезного, почти элегантного, невольно располагал в его пользу.

— Что ты скажешь о Ленделе? — спросил Лаптев комбата.