Немцы

— Мы их кормим, — обстоятельно объяснял мастер. — Начальник цеха добился у директора средств им на питание. Два раза в день даем, только бы работали.

— Правильно, — заметил немногословный майор. Вечером Горный собрался уезжать. Ни Хромов, ни Лаптев так и не поняли, понравилось ему в лагере или он недоволен. А спросить почему-то побоялись. Правда, напоследок он довольно дружелюбно пожал Хромову руку и любезно простился с остальными офицерами:

— Желаю успехов! Берегите доверенных вам людей, в этом наш советский принцип отношения к военнопленным и интернированным.

Горного посадили в поезд, и Хромов облегченно вздохнул:

— Ну, пронеси, господи! Как в бане парили — семь потов сошло!

Недели через две Хромова срочно вызвали в областное управление. Передав командование Лаптеву, комбат выехал в Свердловск. Явился он обратно хмурый и злой.

— Принимай дела, — резко сказал он Лаптеву. — Посылают меня к … на кулички, куда-то в еланские лагеря. Там, говорят, тебе будет где развернуться, весь лагерь — сплошные офицеры СС, — он грустно усмехнулся и добавил: — Нечего сказать, повышение по службе! Только было я наладился… Эх, уезжать не хочется! Привык я здесь.

Передача дел не заняла много времени. Финансовые документы были в полном порядке.

— Ни одной копейкой не попользовался, — гордо сказал Хромов. — Поработайте вы так!

Хромова собрались проводить все офицеры. Он был то хмур, то весел.

— Ну, ребята, не поминайте лихом! А признайтесь, немцы-гады рады, небось, что я уезжаю? — Хромов засмеялся. — Я ведь их здорово гонял!

16

В первых числах августа Лаптев получил извещение, что он утвержден командиром батальона интернированных немцев. Первым делом он решил помаленьку устранить все хромовские «строгости». Подъем снова перенесли с пяти часов утра на шесть, убрали с забора колючую проволоку, посты на вышках стали выставлять только ночью. Опять по вечерам были танцы. Немцы воспрянули духом, забегали веселее.

Однако уже очень скоро Лаптев заметил, что участились случаи невыполнения нормы, неподчинения начальству и ротному командованию. «Ну, сели на голову! — с беспокойством думал он. — Распустил вожжи, и вот, пожалуйста…» Он не знал, что делать: относиться к немцам, как Хромов, он не мог, а по-доброму ничего не получалось. Лаптев сердился сам на себя, обижался на неблагодарных немцев, но наконец решил: надо найти какую-то золотую середину, а главное — самому за всем следить, проверять выполнение всех своих распоряжений, а это значит, почти неотлучно быть на работе. Поздними вечерами, сидя на кухне у Черепановых, он листал выпущенные до войны, но абсолютно новенькие, видимо, никогда никем не читанные брошюры, которые наугад набрал в приисковой библиотеке, составлял себе подробный план работы, даже расчертил лист бумаги одному ему понятными графиками и в конце концов приступил к реализации этого плана.

Ленделю поступило распоряжение: немцам, не выполняющим норму, работать по двенадцать часов в день, всем выполняющим — улучшенное питание. Каждое воскресенье всем работать на подсобном хозяйстве — этому Лаптев уделял особое внимание.

— Это наша жизнь, — втолковывал он всем. — Без этого — беда! Голодать зимой будем.

Питание за последнее время в лагере значительно улучшилось: часть немцев увезли на покосы и на полевые работы, а их довольствие распределилось между остальными. Совхоз стал давать молоко, поспели овощи.

Немцы ходили повеселевшие, болтали с женщинами и заводили романы. Лаптев, зашедший поздно вечером в женскую роту, обнаружил там почти на каждой койке обнимающуюся парочку.

— Староста болен, — объяснил испуганный дежурный, — а без него некому распорядиться.

Смущенный Лаптев быстренько покинул второй корпус. Явившийся по его вызову Лендель смутился еще больше своего командира.

— Тут я почти бессилен… С этим трудно бороться, господин начальник лагеря. Улучшение питания…

— Улучшение вашего положения тем более обязывает вас быть дисциплинированными, — начал Лаптев, но осекся и закончил: — Согласитесь, нельзя же из роты публичный дом устраивать? Разрешаю приходить только к женам.

Лендель, красный от смущения, поклонился.

«Придется к зиме ясли открывать, — думал Лаптев по дороге домой. — Верно, что дело такое… Сам вот влюблен как мальчик… Но это уж слишком, на глазах у всех! Прямо бордель какой-то!»

Теперь он редко виделся с Татьяной Герасимовной. Договорились, правда, в ближайшее воскресенье съездить посмотреть покосы. При всей своей загруженности делами Лаптев никак не мог дождаться этого дня. Накануне поездки он улегся спать в сарае, чтобы ранним утром не беспокоить хозяев.

Было около четырех часов утра, когда Татьяна Герасимовна подкатила на легком тарантасе ко двору Черепановых. Лаптев крепко спал. Она обошла огородом, подкралась к сараю, прислушалась, потом осторожно открыла дверь. Посмотрев на спящего Лаптева, усмехнулась, забрала оба его сапога, брюки, китель и, спрятав их под ворохом свежего сена, проворно выбежала из сарая.

— Эй, комбат, вставай! — легонько постучала она в стенку.

Лаптев вскочил сразу, словно только и ждал, когда она позовет.