Ненависть

– Евгения Матвеевна, – сказал, сгибаясь с седла Геннадий Петрович. – Дайте ваш платочек и положите его вот сюда посредине дороги. Я покажу вам казачью джигитовку.

Смущенная Женя достала платок – она ничего, по правде сказать, не соображала – и положила его там, где ей указал Геннадий Петрович. Гурдин отъехал по дороге шагов на сто, повернул лошадь, пригнулся к луке, гикнул и дал шпоры коню. Баян распластался над дорогой. Точно бронзовый комок летел он к барышням. Жемчужная дорожка пыли стала за ним и не садилась. Геннадий Петрович поднял правую руку, быстро нагнулся к самой земле, совсем точно свалился с седла, повис вниз головою, рука черкнула по пыли, и в тот же миг Геннадий Петрович выпрямился, развернул в поднятой руке беленький маленький платочек, схваченный им с земли, поцеловал его и умчался, точно растаял в хрустальной, прозрачной дали белой ночи.

Женя сидела в спальне у матери. Ольга Петровна давно сделала ночной туалет, поправила подушки и собиралась ложиться. Женя не уходила.

– Мама, ты как думаешь?.. Это он для меня сделал?..

– Ну как!.. Просто хотел перед всеми молодечество свое показать. Поджигитовать хотел… Он же казак. Казаки все такие. Вот и дядя Тиша бывало…

Женя перебила мать.

– Но почему он попросил мой платок?.. Мог у тебя взять… У Шуры?..

– Просто так. Ты же ближе всех к нему стояла. Вот он у тебя и попросил.

– Нет, не то, мама, – с какою-то грустной задумчивостью сказала Женя. – Совсем не то. Ты не понимаешь этого, мама. И это так печально. Ты видала? Он поцеловал мой платок.

– Ну, полно, Женя. Тебе все это только показалось. Вот вообразила!

– Нет, мама!.. И мне ужасно, как стыдно, что платок был… помятый… Мама, а ведь он упасть мог, когда… вниз головой?.. Скажи, это же очень опасно? Ведь и лошадь могла упасть?..

– Да, конечно… Они об этом никогда не думают… Они все отчаянные… И дядя Тихон…

Женя опять перебила мать. Никто не мог делать того, что делал для нее Геннадий Петрович.

– Нет… Неправда… Разве дядя Тихон поднимал когда для тети Нади платок?.. Это он для меня сделал. Только ужасно как стыдно, что платок такой… Но я никогда ничего подобного не предполагала.

– Ты и не думай и не предполагай ничего такого. Ты еще девочка. И кто он такой?.. Был, ускакал и нет его. Ну, иди, ступай спать. Уже солнце восходит.

Женя тихо прокралась в свою спальню. В светлой девичьей комнате барышень пахнет свежим деревом, смолой и черемухой. Большой букет ее на туалетном столе свешивает нежные, белые кисти к краям большого фаянсового кувшина. Шура свернулась комочком на узкой постели и крепко спит. На открытом окне отдувается налитая золотым солнечным светом холщовая занавеска. По дороге идет пастух и трубит в длинную жестяную трубу. Он издал протяжный звук и проиграл руладу сегодня, как вчера, как будет играть завтра, как всегда. Женя думает: «Тысячу лет тому назад, больше, при варягах он играл такую же руладу и будет ее играть и тогда, когда никого из нас не останется. Много пастухов переменится, а все будет такая же длинная труба и все так же печально, призывно будут звучать ее рулады по ранним утрам. И коровы так же будут отзываться на эти призывы, и так же будут скрипеть растворяемые ворота».

На дворе хозяин о чем-то говорил с хозяйкой, звенели жестяные белые молочные кувшины, наполняемые молоком. Женя знала: там запрягали лошадь в таратайку, чтобы везти молоко в город.

Женя лежит неподвижно на спине. Затылок глубоко. ушел в подушки. Темная коса перекинута на грудь. На щеках все не остывает румянец счастья. Голубые глаза внимательно следят, как то отойдет от окна занавес, то точно прилипнет к нему. Женина грудь дышет ровно. Женя не спит. Как может она спать, когда всем существом своим, всем бытием она ощущает величайшее, ни с чем не сравнимое счастье – любить и быть любимой?

Она прислушивается к затихающей деревне.

«Господи!.. Какой мир!.. Какое блаженство!.. Тишина!.. Черемухой пахнет… Лошадь фыркнула… Вот уже как далеко мычат коровы… Должно быть, за мостом… Геннадий мне ничего не сказал. Да ничего и говорить не надо… Я знаю… Это так и будет. Это уже наверно теперь судьба… Настоящая любовь… И как красиво!.. Как хорошо жить! Володя скажет: «Мелкобуржуазный уклон!.. Мещанство!..» Ну и пусть – мещанство… Какое кому дело? Хотим быть только немножко, ну, самую капельку счастливыми… А то – прибавочная ценность… Еще он говорил – война… Война классов… Зачем война?.. Как хорош Божий мир… И как хорош и нужен, нам, простым, бедным людям мир в тихом труде.

Слегка, чуть-чуть кружилась голова. От усталости бессонной ночи. От счастья… От запаха черемухи…

Глаза сомкнулись.

«Мир!.. мир!!!»

Часть вторая

I

В Сараево… Это где-то в Боснии… в Сербии, какой-то гимназист Принцип, 15 июня убил австрийского наследника принца эрцгерцога Фердинанда и его жену. Обыкновенное, «очередное» политическое убийство.

Матвей Трофимович говорил об этом вскользь, как о злободневном газетном известии, напечатанном большими буквами на первой странице.