Ненависть

Нет, нет – жива была Россия. Жизнь шла, как и всегда, как сотни лет, как с самого основания Гатчины. Какой там разгром и поражение! Вон, как бодро играет далекая музыка. Вчера говорили о миролюбии государя, о том, что по его мысли создался Гаагский трибунал, чтобы предупреждать и не допускать войн. В Петербурге ожидается приезд французского президента. Вот и уладят все спорные вопросы без всякой войны.

И дома у тетки Марьи Петровны все было так обыденно и вместе с тем так уютно просто, мирно и радостно. Шура пила чай в столовой. Горничная прибирала их спальню. Мура и Нина качались в саду на качелях и весело чему-то своему смеялись. Тетя Маша была так радушна и ласкова. Кругом были мир, тишина и спокойствие. Гроза пронеслась, умолкли дождевые шумы, светлее становилось небо. Ожила природа, и страшные слова Володи казались просто дурным сном.

Женя подошла к роялю и весело запела свои упражнения.

* * *

В четыре часа совсем неожиданно пришел Геннадий Петрович. Женя встретила его на стеклянном балконе.

– Господи!.. Как я счастлив, Евгения Матвеевна, что вы в Гатчине.

Странное волнение охватило их обоих. В этом волнении как-то само собою вышло, что Женя, – она этого совсем не хотела, не думала об этом – подняла руку и Геннадий Петрович поцеловал ее. Его губы показались горячими и мягкими усы. Женя вспыхнула и не знала, что сказать.

– Я так боялся, что вы в Пулкове, – продолжал Геннадий Петрович, – в Пулково мне уже никак было бы не поспеть. А мне так многое надо вам сказать.

– Что случилось, Геннадий Петрович?..

И вдруг прежняя тревога и страхи вернулись к Жене. Опять начались сомнения в мире, опять точно померкло небо. Едва владея собой и задерживая Геннадия Петровича на балконе, Женя сказала:

– Почему вы так говорите? Почему вы не могли бы поспеть в Пулково? Почему?..

У нее дрожали колени.

– Я уезжаю, Евгения Матвеевна.

– Куда?.. Зачем?..

– Наша школа расформирована, и мы все получили предписания немедленно вернуться к своим частям.

«Немедленно» показалось Жене почему-то страшным и внушительным словом. Она в каком-то печальном раздумьи повторила:

– Немедленно…

– Я должен ехать в Омск, в распоряжение войскового начальства.

– И вы едете?.. Когда?..

– Через час я еду в Петербург, чтобы завтра утром попасть на Сибирский экспресс.

– Вот как, – голос Жени звучал безнадежной грустью. – А Баян?..

– Баян уже поехал утром с вестовым. Отправка его и помешала мне поехать в Пулково. Да, как видите, все к лучшему.

– Все к лучшему… Вы думаете…

– Я пришел проститься с вами, с вашей тетушкой и вашими кузинами… Поблагодарить их за их ласку… Бог знает, когда и как мы с вами увидимся.

– Что же это?.. Война?..

Геннадий Петрович не успел ответить – Марья Петровна и Шура вошли на балкон и разговор стал общим.

Нет, войны еще не было, но она могла быть, и офицеры должны быть при своих частях.

Задолго до отхода поезда Геннадий Петрович поднялся уходить. Ему нельзя было сегодня опоздать. Шура и Женя пошли проводить его. Чуткая Шура – она, казалось, понимала все, что происходило в душе Жени – села на скамейке у станции, Женя ходила по перрону с Геннадием Петровичем. На станции почти никого не было. Прошел офицер-кирасир в белой фуражке с голубым околышем и дружелюбно обменялся воинским приветствием с Геннадием Петровичем, и это обычное приветствие показалось в том состоянии, в каком находилась Женя, чем-то особенным. Точно подчеркивали они свою общность, свою товарищескую спайку… для войны!..

Две барышни-дачницы в мордовских костюмах с пестро расшитыми передниками гуляли с длинным гимназистом в коломянковской блузе и серых штанах. От них пахло пудрой и духами.

По обеим сторонам станции были леса. Прямо напротив, на слегка всхолмленном поле, на его дальнем конце, блестели крыши аэропланных ангаров и подле возились люди. Они казались маленькими букашками. С полустанка «Зверинец» доносились паровозные свистки.

Все было мирно. Гурдин, нагнувшись к уху Жени, успокоительно говорил приятным тихим голосом. Он был спокоен, и хотелось ему верить.

– Мобилизация… Конечно, может быть и мобилизация… Но, во всяком случае, она еще не объявлена и будет объявлена или нет – кто это знает? Наш государь миролюбив и бесконечно любит Россию… Ну, если только государь повелит – будет война – будет и победа.

– Победа?..

– Несомненно.

Мимо прошли барышни с гимназистом. Барышни смеялись, гимназист извивался между ними и, наклоняясь то к одной, то к другой, громко сказал, чтобы и Женя его слышала:

– Меж двух роз репейник рос.

– Это вы-то репейник? – хохотали барышни.

– Очень даже просто.

Они разошлись. Гурдин и Женя примолкли. В каждом шла своя внутренняя работа. Они шагали в ногу, и мерно поскрипывал сухой гравий платформы под их ногами. Надо было слишком много сказать. Слишком мало было для этого времени.

– Если ничего не будет, я сейчас же и вернусь, я попрошу отпуск.

Опять встретились гимназист с барышнями.

– Ах, оставьте, пожалуйста, – говорила высокая блондинка с венком из васильков на русой голове. – Ни одному слову вашему я не верю.

– Да ничего подобного, – басил гимназист.