Неожиданный Владимир Стасов. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКИХ БЫЛИН

Таким образом, сходство между рассказом Магабгараты и нашею песнью — самое полное; вся разница лишь в незначительных изменениях и перестановках. И те и другие произошли, без сомнения, в тех промежуточных и, конечно, многочисленных редакциях этого рассказа, которые существовали между Магабгаратой и нашей песнью и которые я теперь не имею возможности указать. Мне известен только один, приведённый мною пересказ брахманской эпохи, но я нисколько не сомневаюсь, что было несколько других ещё, как брахманских, так и буддийских (быть может, они впоследствии сделаются известны), и в этих-то промежуточных редакциях мы бы нашли, конечно, немало таких подробностей, которые есть в нашей песне, но которых нет в Магабгарате. К числу этих подробностей относится, например, мотив оживления умершего человека посредством живой и мёртвой воды, принесённой каким-нибудь животным. Как мы уже упоминали при разборе сказки о Жар-Птице, этот мотив был в сильном употреблении в древнеазиатской литературе, и особенно распространён в песнях сибирских народов. Если когда-нибудь найдётся песня которого-нибудь сибирского народа с тем же содержанием, как рассказ Магабгараты и наша песня о Потоке, то, по всей вероятности, там будет налицо рассказ о воскрешении героини посредством живой воды, принесённой змеёй. Что такие песни должны быть последствии открыты — в этом нельзя сомневаться. В нашей русской песне немало есть подробностей, на то указывающих. Мы не раз наталкиваемся тут на детали, не известные в брахманской Индии и языческой Персии, но очень употребительные у племён тюркских. В числе их довольно указать на опущение Потока в могилу с конём и оружием. Мы этого никогда не встречаем в поэмах и песнях индийских и персидских, но зато довольно часто находим в песнях и легендах тюркских народов Сибири. Например, в одном рассказе сагайцев при погребении богатыря Амыр-Сарана его самого опускают в землю, покрывают кольчугой, кладут подле него, по сторонам рёбер, лук и стрелы, потом убивают его коня и кладут также в могилу. По всей вероятности, в нашей песне надо разуметь, что в могилу к Потоку спустили его коня не живого, а мёртвого. По крайней мере в рассказе о том, как Поток и Лебедь вышли потом из могилы, о коне уже более не упоминается.

В заключение необходимо заметить, что один из главных мотивов настоящей песни нашей — погребение живого мужа вместе с умершею женою — вовсе не есть случайный каприз Лебеди Белой или Потока и никоим образом не должно быть рассматриваемо как экспромтное изобретение фантазии, под впечатлением утраты любимого существа Нет, погребение двух супругов, из которых один мёртвый, а другой живой, есть не что иное, как исполнение существующего закона, или но крайней мере обычая: это одна из характерных особенностей древ неазиатской жизни. В тибетской поэме "Дзанглун" мы читаем, что "в Бенаресе существовал такой обычай, что если супруги постоянно жили в дружбе и согласии, то после смерти мужа его жена должна была быть погребена с ним, живая, в одной могиле и. На основании этого обычая героиню повести, монахиню Утпалаидог, два раза погребают с мужьями её, сначала с первым, потом со вторым, после смерти каждого из них; но всякий раз случается что-нибудь особенное для её спасения: то воры, то волки освобождают её из мужниной могилы. А в одной редакции нашей песни именно сказано, что когда впоследствии Поток состарился и умер, его похоронили, а "жену с ним живую зарыли в сырую землю". Таким образом, погребение Потока вместе с Лебедью (и притом с конём и оружием) есть во всех отношениях погребение по обрядам и правилам древнеазиатским.