Неожиданный Владимир Стасов. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКИХ БЫЛИН

"Никогда ещё, — говорят одни из исследователей, — жизнь Новгорода со своими представителями, поимённо названными, с предприимчивостью своих торговых гостей, с отвагою своей молодёжи-повольницы, с реками, озёрами, морями и их подводным царством, не являлась в таких живых красках, как в песнях о Васильке Буслаеве и Садке". Другие говорят, что немного осталось у нас народных созданий, где бы с такой яркостью и очертанностью являлся старинный наш языческий антропоморфизм, смешанный с христианскими верованиями нашего народа; что купец в народном воззрении принимал образ эпического богатыря, но историческая действительность проглядывает сквозь самую затейливую пестроту вымысла. "Тип купца-полувоина, предводителя своей особой дружины, — пишут третьи, — ясно сказывается в Садке богатом, с его послушливою дружиною храброю, людьми наёмными, подначальными. Богатство, а с ним и сребролюбие оказывается свойственным новгородским богатырям. В старании Садки отличить себя от дружины золотым жеребьем видно уже начало барства господства, неминуемо сказывающееся везде, где крупно развивается личность. И это — начало варяжское". "Былины о Садке, — рассуждают ещё иные, — кроме мифической основы, имеют ещё и бытовое, так сказать, историческое содержание. Народный эпос, сильно проникнутый местными интересами, восходит до торжественной пёс ни во славу великого и богатого Новгорода. Непомерный богач вздумал было тягаться со всем Новгородом, но тотчас же изнемог в своей борьбе и смирил личную гордость перед колоссальным величием своей славной родины. Такова глубокая мысль об искренней, чистой любви к своей родине в этом простом сказочном рассказе". Правда, те же исследователи замечают, что "некоторые мифологические мотивы в песнях о Садке составляют достояние довладимирского эпоса", но тут же спешат прибавить, что "отношениям Садки к Морскому царю позднейшая новгородская жизнь дала свойственное ей гостиное

применение". Наконец, высказывали даже прямо мнение, что новгородские песни и по содержанию, и по изложению гораздо менее древни, чем песни времён князя Владимира: при сравнении живо чувствуешь это. Но всего более останавливает внимание твёрдая уверенность наших исследователей, что песни о Садке особенно дороги для истории русской литературы "как образец местного развития эпической поэзии, во всей его чистоте, без малейшей примеси влияния чужих местностей.

Этому способствовало то счастливое обстоятельство, что они до настоящего времени сбереглись в устах народа, там, где была новгородская область, и, следовательно, записаны там, где они возникли, процветали и видоизменялись

". Точно столько же, наконец, достойно примечания и то мнение, что в лице Садки является нам "образец своеобразного богатыря торговли, возможного лишь в Новгороде".

При тех материалах, которые нам теперь доступны, оказывается, что надо оставить совершенно в стороне все эти прекрасные выводы и соображения как неверные и фантастические.

У нас песен о Садке — три. Мы рассмотрим их все, одну за другой, но начнём наше рассмотрение не с первой и даже не со второй, а с третьей. Я вынужден к этому тем обстоятельством, что у меня в настоящее время в распоряжении гораздо более материала для исследования третьей песни, чем для остальных двух, так что я могу приступить к разбору этих двух песен, первой и второй, после того уже, когда наперёд положу в основание рассмотрение третьей песни. Сам читатель увидит ниже, что при нынешних моих материалах мне нельзя было поступить иначе. Впрочем, от этого ничего не проигрывается, потому что в конце исследования рассказов о Садке все три песни сводятся у меня вместе в настоящем своём порядке.