Запава видит Соловья Будимировича в саду и тотчас вслед за тем сама объявляет ему о намерении своём выйти за него замуж; он с удовольствием соглашается, и они сейчас же "помолвились, целовались, миловались, золотыми перстнями поменялись"; в индийской повести Калингасена точно так же видит царя Удаяну в саду, влюбляется в него и тотчас же сама сватается за него, на что Удаяна соглашается и даже этим обрадован. Но что это за сватовство самой невесты, что это за странность? Эпическая ли это черта, желающая изобразить каприз и порыв страсти героини, или просто случайная выдумка тех, кто слагал русскую песню и индийскую сказку? Ни то, ни другое. В нашей песне эта подробность не имеет никакого смысла, но в индийском оригинале она имеет историческое и народное значение. В древней Индии в числе многих форм брака, исчисляемых законами Ману, существовал и брак по
В этом месте нашей песни мы встречаемся с очень значительною и странной, но тем не менее легко объясняемой переменой против восточных оригиналов. Мы разумеем сооружение Соловьём теремов в саду у Запавы. В нашей песне терема не имели никакого значения, но становятся в настоящий свой свет, когда мы взглянем на азиатский оригинал.
После помолвки царь Удаяна отводит своей невесте богатый дворец, дарит ей рабов и драгоценности. Когда составлялась русская песня, нельзя же было поместить в этом её месте таких подробностей, потому что, когда раз высказано было (по причинам, для нас теперь неизвестным), что не героиня совершила путешествие к герою, а он к ней, нельзя уже было рассказывать, что приезжий человек, Соловей Будимирович, дал жилище своей невесте на её же земле, в её же царстве. Но так как повествование о богатом дворце всё-таки осталось в программе русской песни, то эта подробность и удержана, но только сооружение теремов изложено не после помолвки, а до неё, и они назначены не невесте (как в индийском оригинале), а самому жениху. Таким образом, вследствие этого и вышло, что в нашей песне Соловей Будимирович, приехав в Киев, на чужую для себя сторону, вдруг требует себе место в саду чужой княжны и строит там неизвестно для чего богатые терема.
Но чудесное построение этих палат в одну ночь и удивление Запавы, очевидно, зашли в нашу песню из второго рассказа Сомадевы, где говорится, что Сомапрабха в одну ночь построила для героини рассказа, дочери своей приятельницы, такой сад, какого не видно ни на земле, ни на небе, и все не могли надивиться.
В это же самое место русской песни перешли и некоторые другие подробности из второго рассказа Сомадевы, непосредственно следующие там за рассказом о чудесно созданном в одну ночь саде. В нашей песне без всякой причины вдруг идёт речь о том, что в новопостроенных теремах мать Соловьёва стояла и молилась, а сам Соловей играл на лютне. Но это есть не что иное, как искажение очень ясного и определительного места индийской повести: там не мать героя молится, а отец его собирается идти на молитву в храм, так как теперь утро, и этим начинается день благочестивого царя, только что вставшего ото сна. Сказке нужно, чтоб он вышел из дому, потому что тут он увидит волшебных дев Науки и Искусства, о которых идёт дальше речь. Между тем стояние матери Соловьёвой на молитве не имеет у нас в песне ни причины, ни последствий. Соловей Будимирович играет на гуслях — мотив, также являющийся у нас без нужды и последствий; но в индийской повести герой играет на лютне, и притом превосходно, для того чтобы этим отец и мать его убедились, что действительно посланные к нему свыше науки и искусства вселились в него.
Далее у нас говорится, что матери Соловьёвой не понравился затеянный его невестою брак и она отсрочивает свадьбу. Причины её сопротивления не объяснены. В индийской повести это рассказано подробнее и обстоятельнее. Там отсрочки свадьбы требует не мать, а верный советник царский, рассудивший, что таким образом он спасёт от великих бедствий и царицу, первую жену Удаяны, и самого Удаяну, и весь их дом. Это изменение объясняется очень легко тем, что в нашей песне не могло быть речи о двух жёнах — значит, нечего было заботиться о первой царской жене и о беспорядках, угрожающих царству. Следовательно, государственный советник, министр, становился лишним, дело сводилось на соображения чисто семейные, личные, и для всего этого пригоднее была мать главного действующего лица.