Непогребенный

Став взрослым, я постарался как можно больше узнать о людях, замешанных в этом деле. Однажды, когда я был студентом-старшекурсником в Кембридже, до меня дошли новости об одном из них, и через несколько дней я отправился поездом в Оксфорд, где доктор Куртин – то есть профессор Куртин – уже три года заведовал кафедрой средневековой истории, после того как Скаттард, занимавший этот пост с 1882 года, внезапно умер в сорокачетырехлетнем возрасте. Заведовать публикацией Турчестерского манускрипта фонд поручил Скаттарду, однако профессор Куртин выпустил тем временем в свет авторитетную и увлекательную «Историю Альфреда Великого». Именно благодаря этой биографии он получил в конце концов кафедру, несмотря на то что, по мнению некоторых его коллег, отошел в своем труде от строгой научности, отдав дань воображению. Я посетил лекцию, которую он читал в тот день. Говоря о правлении Этельреда Неразумного, он необычайно живо представил слушателям основных действующих лиц этого загадочного периода – хотя, возможно, дал излишнюю волю своей фантазии, в ущерб строгим фактам. После лекции я подошел к нему и поблагодарил за полученное удовольствие. Когда я упомянул, что учился в Турчестере, профессор Куртин тут же пригласил меня на чаепитие в свой кабинет.

Я завел было разговор о деле Стоунекса, но профессор Куртин дал понять, что не хочет об этом распространяться. Потом я упомянул, в прошедшем времени, Остина Фиклинга. Он начал меня расспрашивать, я ответил, что недавно узнал о Фиклинге плохие новости, и показал вырезку из газеты «Турчестер Кларион». Это было сообщение о смерти Фиклинга в Риме после долгой и мучительной болезни. Журналист пространно вспоминал дело Стоунекса и случайно заметил, что ирландский актер Валентайн Батлер (он носил и другое имя – Валентайн Ормонд), который бежал с младшей сестрой мистера Стоунекса, умер за много лет до убийства.

Прочитанное явно взволновало профессора Куртина. Я сделал вид, будто думаю, что он удручен смертью своего старого друга, но в глубине души предполагал иное. Должно быть, именно после этого случая он написал на конверте, что был не прав относительно исполнителя роли. Увидев в заметке дату смерти Ормонда, профессор Куртин понял ошибочность своей гипотезы, что мистера Стоунекса изображал во время чаепития муж его сестры. Эта родственная связь, как он думал, породила оговорку, единственную за все время представления, в остальном безупречного. Когда Ормонд отпал, профессор Куртин задумался, конечно, кто же на самом деле сыграл роль мистера Стоунекса. Его изначальное предположение, что обманщик допустил весьма значимую оговорку, было правильным, но в чем она заключалась, он так и не понял.

Профессор Куртин был так любезен, что при прощании пригласил меня как-нибудь попить чаю у него дома и познакомиться с его женой и детьми – вернее, детьми его жены.

День убийства я провел в тревоге, так как на утренней репетиции хормейстер объявил, что недели две, начиная с завтрашнего дня, орган не будет действовать и, дабы восполнить этот недостаток, мы во время главной рождественской службы должны будем петь псалмы а капелла. Я был назначен одним из солистов! Мне вручили ноты, по которым я должен буду петь на дневной репетиции, а спустя всего несколько минут их разорвал и перепачкал мальчишка из Куртенэ. Ненавистные ноты навлекли на мою голову еще большую беду: хормейстер требовал, чтобы партитура возвращалась ему в безупречном состоянии, а иначе впадал в ярость. Я догадывался, что он поручил мне петь соло с единственной целью меня унизить. Как же он будет обрадован, когда я покажу ему испорченные ноты, давая предлог выпороть меня еще сильнее, чем обычно. Остаток дня я размышлял в школе о том, какой стыд и унижение ждут меня на вечерне.

Разумеется, решение закрыть орган после четверговой вечерней службы повергло в панику не меня одного. Как показано в отчете доктора Куртина, отсрочка освящения обновленного органа спутала планы заговорщиков.

Хотя мисс Нейпир привела несколько поразительных фактов относительно убийц и их мотивов, а также выдвинула теорию, которую можно смело назвать блестящей, быть вполне откровенной она не могла, поскольку не знала, живы ли затрагиваемые ею лица. Ей, разумеется, было известно, что Остин Фиклинг успел умереть, а почти девяностолетняя леди до сих пор здравствует. Но у нее не было сведений о человеке, которого она не могла назвать по фамилии, а именовала «главным заговорщиком» и который, подобно Фиклингу, исчез сразу же после убийства. Именно этот человек, доказывала она, вовлек в заговор Фиклинга. Заговорщикам требовалось на кого-нибудь свалить убийство, и при помощи надписи мелом на грифельной доске к преступлению припутали ни о чем не подозревавшего Перкинса. Кроме того, нужен был в высшей степени почтенный свидетель, который дал бы уличающие Перкинса показания, и в силки заманили ни о чем не подозревавшего доктора Куртина.