Я находился в затруднительном положении. Пока не стемнеет, я рисковал привлечь к себе внимание, расхаживая по городу в школьной форме – простая черная курточка, крапчатые бриджи и белый шарф, – ведь всем было известно, что у нас в это время репетиция. Мне пришла в голову мысль. Потихоньку – чтобы не попасться на глаза знакомым – я обогнул угол, подобрался к собору и заглянул в окно дома капитула, где проходила репетиция. Я увидел стоявшего у рояля хормейстера – он никогда не садился, чтобы иметь возможность без промедления отвесить кому-нибудь из мальчиков затрещину. Раз он играл на рояле, значит, мистера Слэттери еще не было, и это меня не удивило, поскольку он частенько опаздывал. Чуть позже – приблизительно без двадцати пять – он влетел в помещение, как всегда с вызывающей и одновременно ленивой гримасой на лице. Хормейстер зыркнул на него, однако мистер Слэттери, хитро улыбнувшись, придвинул стул и сел к клавиатуре. Должен оговорить, что ничего необычного я в его внешности не заметил. Одежда его была в беспорядке, но так он ходил всегда. Одутловатое лицо раскраснелось – однако это можно было приписать выпивке. Короче говоря, он выглядел так, словно провел день, как обычно, – тихо-мирно сидя в пивной. Следующие несколько минут я наблюдал со стороны, как другие мальчики и мужчины певцы занимались своим обычным делом без меня, и при этом испытывал странное чувство, что я больше не один из них – как если бы я умер. Все мои страхи из-за испорченных нот показались мне вдруг смешной ерундой.
Сцена казалась уютной, хотя, окажись я внутри, меня бы затрясло от страха. Газовые лампы были выключены, только в углу ярко полыхало пламя в печке, приглушенно слышалась музыка. Однако я не обольщался этой мирной картиной и предпочитал оставаться снаружи, в холоде и темноте. Незадолго до пяти, к самому концу репетиции, прибыл на вечерню Эпплтон, хормейстер отозвал его в сторону, лицо директора потемнело, и я понял, что речь идет обо мне. Чувство отчужденности исчезло, и, увидев, как Эпплтон шагнул к двери, я не усомнился, что он идет меня искать. Внезапно меня осенила мысль, что самый лучший способ не попасться ему на глаза – это следовать за ним.
Больше получаса я таскался за ним в сумерках. Игра мне понравилась, однако рос и страх, поскольку рано или поздно придется обнаружить себя и получить порцию розог. Приблизительно в двадцать минут шестого Эпплтону встретился на Сент-Мэри-стрит приветливый молодой человек, который работал в библиотеке настоятеля и капитула. Разговора их я не слышал, но предположил затем, что мистер Куитрегард, ничего дурного в виду не имея, упомянул о нашей утренней встрече с мистером Стоунексом, после чего Эпплтон поспешно направил стопы к Соборной площади. Чуть позднее половины пятого я следовал, ярдах в пятидесяти позади директора, мимо задворков нового дома настоятеля. С доктором Куртином и Остином Фиклингом мы разминулись, вероятно, совсем ненамного.
Я поравнялся как раз с задней дверью, когда Эпплтон внезапно обернулся, и, чтобы не быть замеченным, мне пришлось прижаться к воротам. Я испугался, что он направится в обратную сторону и наткнется на меня, но он просто заслышал сзади шаги. Это была старая женщина. Эпплтон обратился к ней, как свидетельствовал потом на дознании, с вопросом, не видела ли она меня. Она ответила, что видела, кажется, у парадной двери. Тогда я не слышал, разумеется, их разговора, но Эпплтон, к моему облегчению, двинулся через переулок и обнаружил на улице – как он опять же утверждал перед жюри – не меня, а стучавшего в дверь Перкинса. (Думаю, женщина затем его туда и послала, чтобы ему попался на глаза Перкинс.)
Чего не заметил Эпплтон – но заметил, следуя за ним в нескольких ярдах, я, – это что женщина вышла из задней двери нового дома настоятеля.
Мисс Нейпир заподозрила, что старая женщина имеет прямое отношение к тайне, и собрала почти все необходимые для разгадки данные, но все же неправильно расположила фрагменты головоломки, а иные и вовсе не обнаружила. Например, она не поняла, почему лицо жертвы было так зверски изуродовано. Самое главное, она оставила без внимания слова доктора о том, что смерть жертвы наступила раньше, чем можно было заключить из всех прочих показаний. Кроме того, время прихода убийцы, предположенное мисс Нейпир, слишком позднее: он не успел бы за десять минут изуродовать лицо жертвы (ухитрившись не испачкаться при этом в крови), перевернуть весь дом в поисках завещания, а затем покинуть его в двадцать минут шестого, когда мы с Эпплтоном видели вышедшую оттуда женщину.