Непокорная фрау Мельцер

Она сильно шаталась, пока делала эти несколько шагов, а затем упала в прохладные, мягкие простыни, почувствовала под головой пуховую подушку. Кто-то снял с нее туфли, поднял ноги, чтобы она могла вытянуться. Но тут на нее обрушилась очередная схватка, и вдруг кровать, простыни и пуховая подушка стали совершенно не важны. Единственное, что имело значение, – это адская боль, сжимающая живот.

– Мари… Мари, ты здесь?

Она почувствовала, как маленькая твердая рука массирует ее живот.

– Я здесь, Лиза. Я все время с тобой. Расслабься. Все идет хорошо.

– Тогда, наверное, я тут лишний, – услышала она голос Пауля.

– Действительно, – согласилась Мари.

– Вы не должны ссориться, – простонала Лиза.

Прошел час. Два часа. Сколько еще? Она была на пределе своих сил. Тем временем пришла акушерка и время от времени возилась с ней, просовывала палец между ног, давила на живот, слушала с помощью длинной трубки.

– Он выходит… выходит.

– Я больше не могу!

– Смелей!

Мари охлаждала ее горячий лоб, подбадривала, держала за руку. Герти принесла бутерброды, кофе и десерт. Ни Мари, ни Лиза ни к чему не притронулись, акушерка съела бутерброды, выпила кофе и попросила принести бокал пива.

– Это может затянуться на всю ночь.

Китти появилась в комнате, взволнованная и разговорчивая, как всегда, погладила Лизу по щеке, поцеловала ее в лоб. Затем рассказала ей о родах Хенни и о том, как сладко малышка лежала в своей кроватке.

Три часа, четыре часа, пять часов. Наступил вечер, следом ночь. Иногда схватки давали ей немного передохнуть, она лежала на спине и дремала. Потом эта проклятая акушерка что-то делала с ее животом, и боль возвращалась, еще сильнее, чем раньше, такая невыносимая, что она скорее бы умерла, чем продолжала терпеть эти муки.

Под утро, когда слабый свет начал пробивался сквозь занавески, ребенок предпринял последнюю отчаянную попытку.

– Крепче! Тужьтесь! Изо всех сил! Еще, еще. Вы же не слабый человек, в конце концов. Давайте тужьтесь. Не останавливайтесь.

Она не чувствовала происходящего. Тело работало без ее участия. Боль утихла и прошла. Вокруг раздался шепот. Она была слишком измучена, чтобы понимать смысл.

– Что с ним?

– Трубочку… Держите за ножки. Проглотил слишком много околоплодных вод.

Акушерка держала над ней что-то бледно-синее, в крови, это что-то колыхалось, по нему стучали, акушерка клала его на живот, отсасывала трубкой, снова поднимала. Она подвесила ребенка за крошечные ножки.

– Боже милостивый на небесах, – прошептал кто-то рядом с ее кроватью.

– Дева Мария, Матерь Божья. Помоги нам в нашей беде.

Это была Эльза. Лиза уставилась на странное существо, висевшее в воздухе и очевидно вышедшее из нее. Оно слабо и жалобно пискнуло. Маленькие ручки дергались. Из его животика торчал конец пуповины, похожий на толстого красного червя.

– Ну вот! Такой сильный мальчик. Ты лентяй, мой маленький. Из-за тебя мне пришлось провести здесь всю ночь.

Лизу мало волновало то, что женщина продолжала делать с ней. Она позволила всему случиться, едва замечая, что ее моют, меняют постель, натягивают ночную рубашку.

– О Лиза, моя маленькая Лиза. – Это была мама. Она села на край кровати и обхватила дочь руками. – Какой великолепный мальчик! Я так горжусь тобой, Лиза. Знаешь, что я придумала? Мы могли бы назвать его Иоганном. Как ты думаешь?

– Да, мама.

Как странно это было. Она никогда в жизни так сильно не страдала. Но и также никогда не была так счастлива.

31

В связи с этим радостным событием в воскресенье Юлиус с особой тщательностью накрыл стол для завтрака. Он положил белоснежную скатерть с фрагментами тонкой кружевной вышивки. Стол украшали стоявшие в центре три ярко-красных амариллиса в окружении зеленых сосновых веток, и Юлиус подобрал к ним сервиз с рисунком, изображающим россыпь цветов, и тканевые салфетки, которые Алисия когда-то привезла на виллу в качестве приданого. На них была вышита ее монограмма – буква «А», переплетенная с маленькой буквой «v» и «М». Алисия фон Мейдорн.

– Очень мило, Юлиус, – заметил Пауль. – Подождите с кофе, пока не придут дамы.

– С радостью, господин Мельцер.

Юлиус поставил кофейник обратно на подставку и поклонился. Он был старомоден, этот славный малый. Такой чопорный, лицо почти всегда неподвижно, словно ничто не могло его тронуть. Что ж, сказывалась прежняя работа в дворянском доме.

Пауль сел на свое место и посмотрел на часы. Было уже десять минут девятого – почему мама в последнее время всегда опаздывала к завтраку? Это раньше она жаловалась на непунктуальность семьи, а теперь и сама не соблюдала время приема пищи. Он откинулся назад и барабанил пальцами по скатерти.

«Что со мной? – подумал он. – Почему сегодня с утра такое плохое настроение? В конце концов, сегодня воскресенье, и месса начнется только в одиннадцать. Времени достаточно, чтобы спокойно позавтракать».