Непокорная фрау Мельцер

– Тетя Мари… Тетя Мари. Мама не хочет, чтобы я сегодня вечером танцевала. Но в школе мне разрешили танцевать «Райскую птицу».

В школе Святой Анны новых учеников после пасхальных каникул приветствовали красивым школьным представлением, и Хенни с радостью приняла в нем участие. Теперь она всецело отдалась надежде когда-нибудь стать знаменитой танцовщицей.

– Сегодня вечером не будет танцев, Хенни. Люди будут только смотреть картины, обсуждать их и потом уйдут. Будет очень скучно – не для детей.

Но Хенни было не так легко переубедить. Она вскинула голову и настойчиво посмотрела на Мари голубыми глазами.

– Но Лео ведь мог играть на пианино на вилле.

– На вилле ты тоже сможешь танцевать, Хенни. Но сегодня вечером мы будем в художественном союзе на Халльштрассе.

Хенни не могла ничего возразить против этого, она наморщила нос и стремилась по крайней мере закрепить достигнутое.

– Но на вилле я смогу танцевать, верно? На летнем празднике?

– Лучше договорись об этом со своей мамой, Хенни.

Хенни глубоко вздохнула и крутанулась на месте так, что ее юбка раздулась.

– Мама сегодня не в духе.

«Неудивительно, – подумала Мари. – В конце концов, именно она все закрутила. Она, конечно, хотела как лучше, моя дорогая Китти, и сделала это ради меня. И, конечно, ради искусства».

– Пойду посмотрю, что с ней, – с улыбкой сказала она Хенни. – Может быть, я смогу ее успокоить.

Китти сидела в плетеном кресле с телефоном на коленях, трубка была прижата к уху. Когда вошла Мари, она кивнула ей, помахав свободной рукой, и продолжила разговор:

– …конечно, госпожа Мельцер будет готова дать интервью… Как? «Нюрнбергский вестник»? Хорошо, мы всегда стараемся просвещать провинцию в культурном отношении… Да, мы открываемся в семь часов вечера. Конечно, будет что-нибудь выпить и буфет… Нет, прессу раньше времени не пустят… Также благодарю вас. Как вы сказали ваше имя? Цейзиг? Очень приятно… До встречи, господин Райзиг.

Она положила трубку и поставила телефон на шаткий металлический столик.

– Боже мой, Мари! – воскликнула она, ее глаза сияли от восторга. – Только представь: они едут из Нюрнберга. И, разумеется, из Мюнхена. Из Бамберга будет скульптор, он привезет своего шурина, который работает в прессе. И ты не поверишь: даже Жерар хочет приехать на выставку в Аугсбург. Со своей молодой женой, потому что у них медовый месяц. Честно говоря, мне плевать на них двоих. Особенно на Жерара, этого труса и подхалима. Его жена не виновата, бедняжку скорее можно пожалеть.

Мари в изнеможении опустилась на стул и закрыла уши.

– Пожалуйста, Китти, помолчи минутку. Мои нервы…

– Ты думаешь, мои нервы лучше? – застонала Китти. – Что я буду делать, когда Жерар вдруг появится передо мной? Как он может так поступать со мной? Притащил сюда свою жену. Может быть, мне рассказать ей о наших страстных ночах любви в Париже? О, я бы это сделала.

Дверь открылась, и Гертруда появилась с горячей кастрюлей супа.

– Теперь пора что-нибудь съесть, дамы-художницы. Говяжий бульон с маульташен – это укрепит тело и дух.

Мари машинально поднялась, чтобы положить деревянную подставку на стол и расставить тарелки с бульоном. Китти потянула обе руки вверх и застонала.

– Я не могу проглотить ни кусочка, Гертруда. Ради бога, забери эту кастрюлю с супом обратно. От запаха меня тошнит.

– И не подумаю! – буркнула Гертруда и достала из ящика буфета столовые ложки. – Сегодня вечером вы будете пить шампанское. Для этого нужно хорошо поесть, иначе опьянеешь с первого же бокала.

Китти стала утверждать, что может пить шампанское бутылками, не пьянея, только слегка захмелев, но в любом случае сохраняя контроль над собой.

– Ладно, присоединюсь. Но есть не буду. Как там дети?

– Лео все еще у Гинзбергов, а Додо возится на чердаке. Они будут есть, когда вы выйдете из дома. Я обещала им блинчики с яблочным соусом.

– Ой! – Китти положила руку на живот. – Даже от одной мысли об этом мне плохо.

Тем не менее в конце концов ее уговорили съесть несколько ложек бульона. И один маленький маульташен, так сказать, на детский ротик. Может быть, и половину, а поскольку вторая половина была такой одинокой, ей пришлось съесть и ее.

– Теперь я чувствую себя лучше. – Она с облегчением откинулась в кресле. – Вчера мы трудились до поздней ночи. Но теперь все прекрасно развешено, Мари. Ты будешь в восторге… Стоит войти, как взгляд сразу падает на картину с синеватыми горами, а обнаженную натуру мы перенесли в соседнюю комнату. Боже, я знаю, какие в Аугсбурге закомплексованные женщины… А эти скучные портреты все в павильоне.

Мари молчала. Она поручила организацию выставки Китти и ее знакомым, которые бескорыстно взялись за дело. Но, конечно, она бы предпочла сначала представить консервативные картины, портреты и пейзажи, которые были получены из различных частных коллекций Аугсбурга. Мать нарисовала их, когда умер Якоб Буркард и ей нужны были деньги.

– Вот увидишь, Мари, это будет огромный успех! Мюнхенцы побледнеют от зависти. Мне так любопытно, придет ли хотя бы Лиза. От нее еще не было новостей.