Непорочная для Мерзавца

Отрываю спину от двери и делаю шаг к Кире. Не самая удачная идея: пугать ее и одновременно трахать себе мозг. Я жду, что она отступит. Это ведь Кира, у нее именно такая парадигма поведения: корчить целку, строить невинные глазки и всегда делать вид, что она одна-одинешенька против злого мира. Любому нормальному мужику захочется защитить трепетную лань, даже если в ее шкуре сидит ехидна.

— Думаю, тебе лучше пойти к своей жене, — отвечает Кира, и даже не шевелится, словно загипнотизированный кролик.

Надо же, заметила. Когда женщины смотрят, носит ли мужчина обручальное кольцо? Когда видят в нем потенциального партнера. А ты видишь, правда, Кира?

Я тоже много чего вижу. Например, что на ней нет ни одной дорогой побрякушки, только простенькое золотое кольцо, которое она носила всегда. И у нее здесь вряд ли свидание, потому что на свидание не ходят в таких костюмах, если только не хотят соблазнить престарелого профессора за «отлично» в зачетке.

— Совсем на мели, да? — Это вопрос, но ответ на него мне не нужен. Я и так увидел, что хотел.

— Хочешь стать спонсором? — дерзит в ответ.

— Запросто, Кира, только если ты дашь письменное обязательство не падать в голодные обмороки. Я не люблю трахать бревна, тем более — стружки.

Мы смотрим друг на друга, словно два фокусника, каждый из которых пытается разгадать уловку другого. Ищем подсказки в движении губ, ширине зрачков. Я ненавижу каждый ее изъян, но помню каждый из них. И это на хрен выбешивает до состояния полного живота льда, порубленного колючими осколками.

— Зачем тебе женщина, на которую «не встает»? — Вот стерва. Вопросом на вопрос, бросая в меня моими же словами. — Или кто-то просто заврался?

Она все-таки находит лазейку и с точностью черной мамбы жалит именно туда. От яда вскипает кровь, и я чувствую себя огнедышащим драконом, которому до кровавых соплей врезала по зубам тощая выскочка.

Я успеваю сцапать ее за грудки: одной пятерней зажимаю в кулаке блузку, а другой двумя пальцами зажимаю ей рот. Кира мычит, но не делает резких движений.

— Какого цвета на тебе белье, грязнуля? Простая игра. Блиц: ты отвечаешь, я — проверю. Если не соврала — получишь… двести баксов. Как элитная шлюха за час работы. Легкие деньги, согласись.

Зачем я это делаю? Я же не такой больной ублюдок.

Мелкая дрянь будит во мне что-то настолько мерзкое, что я не узнаю мудака, который смотрит на меня из зеркала у Киры за спиной.

Если она откажет — я ее просто растопчу, сомну, как пустую сигаретную пачку. А если согласится, это будет означать только одно — я ни разу в ней не ошибся.

Кажется, в шахматах такая ситуация называется «патовой».

Кира щурится, но все-таки медленно кивает. Я убираю руку с ее губ, и пальцы жжет, как будто выпустил из кулака редкую бабочку, и больше мне ее не поймать. Но бабочка здесь, прямо передо мной: распахнула свои поганые крылья в цветной сахарной пудре узоров, и меня тянет так, что шкура лопается и все нервы наружу.

Я кладу руку ей на живот. Кира вздрагивает, но продолжает смотреть мне в глаза.

Отвожу полу пиджака, легко, двумя пальцами расстёгиваю пуговицу на браках, берусь за язычок молнии. Кажется, готов, как загнанная лошадь, закусить удила до красных пятен в глазах, до глухоты.

— Я сегодня без белья, — отвечает она и я ни черта не могу понять, шутит она или говорит всерьез. У Киры лиц фарфоровой куклы: бледное, худое, идеально, с неестественно большими глазищами и ресницами, которые слиплись влажными иголками. Я все еще держу ее блузку в кулаке и Кира придвигается ближе, жжет шею частым дыханием, словно напалмом. — Будешь проверять? А давай поднимем ставки, Эл? Четыреста баксов, и ты попробуешь угадать, сделала я депиляцию или нет?

Какого…?

Я чувствую себя ослом. Или нет, монахом, который всю жизнь иступлено молился голой статуте прекрасной девы, а она вдруг ожила и оказалась простой блудницей. И теперь ее нужно окропить святой водой и сбросить со скалы, или побить камнями, а хочется одного — бросить в постель и оторваться так, чтобы подыхать от бессилия.

— Ну, Эл, кто же нарушает собственные правила? — Кира хватает меня за запястье, когда пытаюсь расстегнуть молнию на ее брюках. — Где твоя ставка?

Я знаю, что если притронусь к ней, то не смогу сдержаться. Можно врать всему миру, что я — железобетонная стена и класть хотел на эту стерву, и она ничем не лучше остальных, но если, блядь, она без трусиков, и я прикоснусь к ней…

Я убираю руку, достаю портмоне и беру наугад пару купюр. Показываю ей, а у самого челюсть сводит, как от кислой оскомины, кладу деньги на край фарфоровой раковины.

— Раздевайся, Кира-блядь, я думаю, что для своих трахарей ты оставляешь «дорожку».

Говорят, мужики в возрасте любят, когда так.

Как она смотрит. Как будто готова убить меня, воскресить, и снова убить, и так — до бесконечности.

— Ты проиграл, Эл, — сипло проговаривает она почти по слогам, словно ей так же, как и мне, убийственно не хватает воздуха для следующего вдоха.

Берет деньги, комкает их в кулаке и бросает в корзину.