Непорочная для Мерзавца

Беру ее за подмышки, легко тяну вверх, пока соски не оказываются на уровне моих глаз.

Обхватываю губами, жадно втягиваю в рот, пропускаю между зубами, царапая до хриплого выдоха Киры.

— Сильнее… — умоляет она, и я крепко щипаю ее за второй сосок.

И снова мостик, но на этот раз я фиксирую ее своими бедрами и усмиряю еще одним тяжелым толчком. Я столько раз мечтал о том, как буду вот так жестко сосать ее грудь, как она будет кончать от одного моего языка на ее возбужденной плоти. Но действительность рвет жалкие блеклые фантазии, как нетерпеливый ребенок — подарочную упаковку.

Она такая мокрая, что я чувствую ее жар сквозь плотную ткань, и чтобы не ворваться в это тело прямо сейчас, сжимаю челюсти на соске. Еще немного боли для мелкой дряни, немного ее:

— Эл… Эл… Горький Эл…

Я проталкиваю ладонь между нашими телами, чуть отклоняюсь на бок, чтобы видеть, как мои пальцы первый раз утонуть в сочной влаге. Но Кира брыкается, пытается свести колени, чуть не выкручивая руку. Ее глаза такие огромные и испуганные, словно я делаю что-то совершенно невозможное. Может быть, ее не разу не ласкали? Вполне возможно. Кто станет церемониться с девочкой, продающей любовь за деньги. Лучшая прелюдия для нее — щедрые чаевые до работы. И она готова автоматически.

Проталкиваю колено между ее ног, снова вколачиваю в матрас своим телом.

— Передумала? — Я дам ей уйти, если она скажет «да», но без нее этой ночью я сдохну.

Она кусает свои чертовы губы, и я подталкиваю ее, медленно погружая внутрь средний палец. Фейерверк ее взгляда просто слепит. Мое колено не дает ее ногам схлопнуться в неприступную преграду, и я налегаю бедрами на собственную ладонь, имитируя толчки, которыми — уже, блядь, так скоро! — зайду в нее по самые яйца.

Кира невообразимо краснеет, мотает головой. Она словно оголенный провод: натянутая, опасная, совершенно неподконтрольная. Убийственная в своей странной чистоте. Она не может быть ангелом, это просто химера, порождение моего больного мозга, которому хочется, чтобы я был для нее первым и единственным.

Но так не бывает.

Глава двадцать девятая: Габриэль

— Я сломаю тебя, моя маленькая заводная обезьянка Кира, — обещаю я, чувствуя странную боль от того, как она смотрит в этот момент. — Подарю тебе новый ошейник, грязнуля, поверх которого надену полностью, на хрен, черное покрывало.

— Эл… — Она задыхается, потому что я перекрываю ей кислород еще одним сладким поглаживанием: между ее припухшими лепестками, там, где одного прикосновения к тугой горошине достаточно, чтобы она заколотила пятками по кровати. — Эл…

Я могу сделать с ней все, что захочу, причинить какую угодно боль, но себе я сделаю вдвое больнее. С ней это почему-то работает именно так. И можно до скончания времен воевать с собой, доказывая, что это не так, а итог будет тот же — я забираю все, что даю, помноженное на бесконечность. Разбивая ее, уничтожаю себя.

Кира цепляется зубами в нижнюю губу, когда я надавливаю сильнее, одновременно присоединяя к пальцу еще один. Это просто охуенно, какая она тугая, какая невыносимо плотная и влажная. Я едва могу проникнуть в нее. Что, блядь, будет, когда я войду в нее? Намертво приклеюсь?

К черту!

На хер!

Мне уже все равно, хоть небо на голову, хоть в ад с головой, но сегодня, сейчас, я похороню себя глубоко в этом тощем теле, которое возбуждает сильнее всех женщин, которые у меня были. И от одной мысли об этом тело ломит до хрипоты из глотки, до грязной ругани, когда она сама — сама! — вдруг толкается вперед, насаживается на мои пальцы. Ни хрена не получается, слишком туго.

— Ааааах! — кричит на выдохе, когда я проталкиваюсь глубже. Ладонь уже вся в ней.

Хватаю ее губы своим ртом, вылизываю крик досуха. Пальцами обратно, чувству, как Кира цепляется пальцами в мои волосы на затылке, набирает в грудь побольше воздуха. И снова в нее, глубже, до второй фаланги. Взад и вперед, каждый раз проглатывая стон и мольбы повторить. Ее клитор под моим пальцем такой твердый и отзывчивый, что я окончательно схожу с ума: царапаю его кончиком ногтя, едва-едва, чтобы вышвырнуть мою грязнулю за пределы этого порочного круга.

Она кончает. Так громко, так сильно и жестко, что глушит своими криками. Тепло расплескивается по моей ладони, и словно просачивается под кожу, потому что собственное возбуждение крушит любую трезвую мысль. Киру колотит подо мной, а я колочусь внутри. Ликую, как пацан, который впервые в жизни видит женский оргазм.

Любуюсь тем, как черты ее лица расслабляются, как краска снова приливает к щекам, как ее глаза из-под ресниц смотрят на меня отравленной сладкой зеленью. Два чертовых яблочных леденца, твою мать!

И вдруг тянется к моему ремню, слабыми трясущимися пальцами распускает пряжку, тянет молнию вниз и я сглатываю от этого звука. Ни одна порнуха не звучала так пошло, как звук, с которыми Кира расстегивает мою ширинку.