Непорочная для Мерзавца

Кира резко дергает голову, хлещет зеленым ядом злого взгляда. Мои прикосновения ей противны — это легко читается в дрогнувших уголках губ, в том, как она пятится.

— Что, блядь, сразу к делу? — Я взвинчиваюсь с пол-оборота. Так — только с ней, и ни с кем другим. — Если бы на твоем месте была любая другая шлюха, я бы за такую брезгливость вытолкал ее на хер за порог, и одевалась бы на морозе. Но ты… Ты доигралась, Кира.

Она делает еще шаг назад, налетает на кровать, и я помогаю ей упасть на спину.

Хватаю за лодыжки развожу их широко в стороны и становлюсь между ними на колени.

Кира охает, возится задницей по покрывалу, но я удерживаю ее за бедра, вдавливаю в матрас. Несколько бесплодных попыток освободиться — и она затихает. Тяжело дышит, маленькая грудь так соблазнительно поднимаете вверх, что хочется впиться в соски зубами и укусить до острого крика над головой.

— Это ты доигрался, Эл, — шипит моя змея, какая-то до невозможного прекрасная в облаке волос вокруг головы.

— Уже не Крюгер? — задираю ее в ответ.

И мы сталкиваемся губами, как две кометы на максимальном ускорении. У нее снова губы в кровь, но Кира так злится, что тут же кусает и меня. И теперь уже непонятно, чей вкус у меня во рту, поэтому я просто зажмуриваюсь до рези в глазах, обхватываю ее голову ладонями, мешая даже пошевелиться, и яростно вытрахиваю языком все поганые слова, которые она говорила. Хрен ей, а не «Крюгер» еще хоть раз. И мне плевать, что час назад я собирался вышвырнуть ее вместе с использованным презервативом. Кира будет моей до тех пор, пока я не наиграюсь ею, пока не решу, что готов без сожаления отдать ее другому хозяину.

— Ах ты грязнуля, — рычу, когда она все-таки умудряется укусить меня еще раз. На этот раз губа адски печет, и я слизываю соль собственной злости.

Отстраняюсь, чтобы взять передышку. Секунду на вдох: прояснится голова, мысли улягутся, и я устрою ей такой трах, что она и думать забудет о сопротивлении. Я вытяну из нее все, каждый звук и стон, который она хоронит в своих поганых легких.

Но стоит посмотреть вниз — и я снова падаю в тартарары. Впиваюсь губам в ее ключицы, и здесь она одурительная на вкус: как лавандовый сахар. Кажется, мычу, потому что ее вкуса слишком мало, и я судорожно сглатываю слюну, пытаясь держаться хоть немного.

— Эл… — стонет Кира.

И мои зубы прикусывают ее воробьиные ключицы так сильно, что на коже остаются полумесяцы укуса. Вот так, еще. Я помечу ее всю, не оставлю на коже ни клочка, где бы сохранились чужие прикосновения.

— Еще раз, Кира, — требую я. — Еще раз, по имени.

— Эл! — выкрикивает она, ерзая задницей словно на раскаленной сковороде.

Я закладываю ее ноги себе на колени, тяну вверх до упора, так, что ее распахнутая промежность упирается в мой напряженный под джинсами член. Это, блядь, сводит с ума: видеть, как она подрагивает, непроизвольно трется о шершавую ткань, оставляя на темной джинсовой ткани влажные следы. Я хочу выдавить триумфальную улыбку, но просто тупо не могу: я весь поглощен этой заразой. Тем, что она умудряется быть и развратной блудницей, и через секунду — густо краснеть, когда вдруг распахивает глаза и видит, куда я смотрю. Пытается отодвинуться, но я крепко держу ее за колени.

— Ты меня хочешь, грязнуля, — шепчу я, наклоняясь, чтобы выпустить струйку воздуха на ее напряженные соски.

Кира выгибается дугой, словно гигантский знак вопроса, и меня простреливает секундный страх: кажется, это слишком даже для нее. И прямо сейчас хрупкий позвоночник просто лопнет от перегрузки.

— Сколько их было до меня, Кира? — Иррациональный вопрос, но он точит голову червем сомнения. — Хочу знать, сколько раз тебя отыметь, чтобы забыла даже их имена.

Она открывает рот — и не произносит ни звука.

— Не можешь сосчитать?

— Пошел ты, Крюгер, — выплевывает словами столько презрения, что хоть утрись — не сотрешь.

Ну и хер с ней. Второй, десятый, двадцатый — не все ли равно? Мое имя она точно не забудет.

«Ты еще не знаешь, Кира-блядь, но у нас с тобой это всерьез и надолго».

Самое паршивое то, что я никак не могу вернуть себе контроль. Он ускользает от меня в этом криптонитовом взгляде. И я вместе с ним, хоть пытаюсь барахтаться, выплыть из желания трахнуть ее и убить, а потом воскресить и снова трахать.

Опрокидываюсь на нее, жестко задвигаю бедра ей между ног, так, что Кира распахивает глаза и распахивает рот в беззвучном выдохе. Что, грязнуля, чувствуешь, что хочу тебя, как грешник — прощение? Толкаю ее еще раз, почти уверенный, что после этого молния на джинсах треснет, даря такое необходимое сейчас облегчение. Кира цепляется пальцами мне в плечи, царапает.

Ты мое проклятье, Кира, мой костер и мое спасение. И ты душишь меня, словно змея, а я опускаю руки и отдаюсь на милость, потому что испытываю изощренное удовольствие в том, чтобы принять смерть из твоих рук. И твой неразборчивый шепот мне в уши — как свинец. Я глохну для всего остального мира, наполняюсь тобой под завязку, упиваюсь вусмерть, как сладким вином, которое в жизни не пил.