Непорочная для Мерзавца

Но она сразу цепляется взглядом за кровать, и я даже примерно могу угадать ход ее мыслей. Койка для отвязного секса — так я называю это безразмерное нечто, что нелепо смотрелось бы в приличной квартире, но отлично подходит для холостяцкой берлоги. В конце концов, я вожу сюда женщин не для того, чтобы вести с ними философские беседы.

— Хочешь чего-нибудь? — Делаю шаг в сторону бара, но Кира мотает головой.

— Если тебе нужна ванна…

Еще один безмолвный отказ. Да что с ней такое? Все девочки ее «профессии» любят выпить и поплескаться, чтобы потом сразить меня наповал феерическим выходом из ванной в костюме Евы. Кроме тех случаев, когда мы настолько завелись, что начинаем сношаться чуть ли не в пороге.

Кира медленно тянет платье с плеча. Ткань без труда соскальзывает вниз, обнажает белое острое плечо. Она немного мешкает, и я все-таки подхожу к ней, чтобы помочь.

Кладу руки на плечи, но Кира втягивает голову, как будто ждет от меня как минимум зверств.

— Что опять не так? — спрашиваю ее затылок. И снова она мотает головой, так что приходиться зафиксировать ее шею ладонью. — Я не маньяк, грязнуля. Хватит делать вид, что для тебя это все новое и неизведанное. Сейчас-то уже можешь не притворяться, все зрители очень далеко внизу.

Она плечом сбрасывает мои руки, отходит, теперь упираясь коленями в кровать. Тянет платье со второго плеча, немного нервно стягивает ткань до бедер, а дальше она сама стекает по ее ногам, превращаясь в мятую лужицу. Не знаю, что за планы были у них с очкариком, но вряд ли в них входил секс. Ни одна нормальная проститутка не оденется вот так: простой белый лифчик на широких бретелях, и такие же простые белые «танга».

Как будто из магазина подростковой одежды, но с ее размерами я даже не удивлюсь, если это действительно там и куплено.

Мысленно пытаюсь нарастить на нее немного «мяса». Я правда люблю, когда у девушки есть хорошая тугая жопа, а не …

Ничего не получается. Мне до одури нравится ее маленькая задница в белых трусиках, тонкие ноги и изящные икры, узкая спина, перехваченная широкой белой полосой лифчика. Ничего пошлого, ничего нарочито вызывающего, но меня словно полили афродизиаком, потому что хочется прямо сейчас толкнуть ее на постель, поставить на колени и просто сорвать эти целомудренные лоскутки.

Кира стягивает бретели, лифчик ползет на талию, она нервно тащит его еще ниже, по бедрам, стаскивает вместе с трусиками. Слишком быстро — на белой коже остаются красные полосы от резинок и ногтей. И она молчит, даже как будто не дышит вовсе, только изредка опадающие плечи подсказывают, что она все же не механическая кукла.

Если она сейчас скажет, что хочет уйти — я отпущу. И даже не гляну в ее сторону.

Но вместо побега Кира поворачивается ко мне. Ее руки дергаются, как будто она в последний момент теряет смелость и хочет прикрыться, но потом раздумывает.

Фарфоровая статуэтка: хрупкая, почти прозрачная, с глазами, которые горят, словно у нее лихорадка. Тонкая шея перетекает в острые ключицы, ниже, к маленькой упругой груди. И еще ниже — к плоскому животу и вытянутому вертикальному пупку.

Кажется, я все-таки неприлично громко вздыхаю, совсем уж откровенно пялясь на место, где сходятся ее ноги. Тонкая светлая полоска волос на лобке, не больше мизинца. Не салонная работа, просто дань гигиене. Почему меня это радует?

Кира идет ко мне, и я закрываю глаза, уверенный, что сейчас почувствую ее руки у себя на плечах, ее влажный поцелуй — и эта уродливая сцена из немого кино, наконец, закончится. Но хрен мне: Кира четко контролирует каждый сантиметр между нами.

Протягивает руки, чтобы взяться за низ моего свитера, тянет его вверх. Я автоматически поднимаю руки, давая себя раздеть. Ей приходиться встать на цыпочки, потому что у нас приличная разница в росте. Кира разжимает пальцы, свитер валится под ноги, а она как-то излишне решительно кладет ладони на мой ремень.

— Хватит! — рявкаю я, и она, наконец, поднимает голову.

Перехватываю ее запястья и тяну руки вверх, почти до упора, снова заставляя ее подняться на носочки. Завожу руки себе за шею, и Кира тут же цепляется пальцами мне в волосы. Ну хоть что-нибудь.

— Перестань корчить из себя девственницу, Кира, — тянусь к ее губам, предвкушая, как выпью каждый рвущийся с них стон. — Мы оба знаем, что это не так.

Она смотрит на меня — глаза в глаза. Ресницы дрожат, и я только сейчас замечаю темные потеки от туши во внешних уголках глаз. Она плакала, когда обнимала меня посреди пустой улицы, но я так увлекся ее согласием, что совсем об этом забыл. И сейчас ладони сами тянутся обнять ее за щеки, притянуть ближе. На расстояние разделенного глотка воздуха. Большими пальцами вытираю потеки, но они все равно там. И лучик света во мне противно щекочет легкие, не давая дышать. Не хочется с ней так, как с другими: грязно и жестко. Хочется уложить на кровать, словно перышко, целовать и ласкать, будто эта ночь — последняя, перед сожжением мира. Хочется сделать так, чтобы она забыла обо всех, кто был до меня, чтобы я сам забыл, что вынул ее из грязи.

И может быть, у нас получится?