Непорочная для Мерзавца

— Укуси меня. — Я нервно хрипло смеюсь и Кира охотно исполняет приказ, вонзает цепкие зубы в кожу над ремнем.

Я точно не сплю.

И снова затылком об стену до темного тумана перед глазами, потому что она неумело, спотыкаясь, путаясь, убийственно медленно и неловко растягивает мой ремень и тянет молнию на брюках. Может, лучше остановить ее сейчас? Я же не смогу притормозить, если она… Блядь, кем я буду, если кончу в рот вчерашней девственнице?

И подсознанием шепчет: будешь собой, уродом и эгоистом.

Так и есть. Я же подыхаю от одной мысли о ее губах. О горечи влажного рта. Я скорее там сжечь себя заново, чем козырну благородством и подниму ее на ноги.

Она приспускает мои брюки, но они все так же висят на бедрах. Прихватывает пальцами резинку трусов, тащит вниз. Удивительно, что я не взрываюсь как раскаленное солнце, когда член выскакивает наружу, потому что это почти адская боль.

И тут же — сладость от ее дрожащих пальцев на твердой плоти.

Терпение плавится, и мне нечем с ним сражаться. Можно до усрачки смотреть в потолок, или разглядывать калейдоскопические мозаики под веками, но это просто самообман, потому что я хочу увидеть ее. И взгляд опускается, резко, на всем ходу, тормозит о белокурую голову. Мой член стоит прямо перед ее глазами.

Смертоубийство какое-то.

Мне впервые в жизни неловко перед женщиной. Может, потому, что меня впервые в жизни рассматривают так пристально, будто музейный экспонат. И я даже собираюсь пошутить по этому поводу, расколотить неловкость тупой пошлой фразочкой, но Кира вышибает из меня дух, поглаживая ладошками от самого основания вверх. Она никуда не спешит, она ни черта не понимает и не умеет, но моему больному мозгу достаточно просто чувствовать ее запах и видеть бледные пальцы на темно-розовой коже, чтобы кончить меньше, чем за минуту.

Я же себя знаю.

Я вижу, как пробует меня кончиком языка, оставляя влажные следы, и даже сверху я вижу краску стыда на ее щеках. Где-то там, в заднице мыслей, мелькает совесть: нужно сказать, чтобы остановилась. Но Кира открывает рот и вбирает мой член с рвением отличницы, которая хочет получить «автомат» на первой же паре.

В жопу совесть.

В жопу глас рассудка.

Я хочу, чтобы она сосала меня, чтобы брала так глубоко, как сможет, я даже извращенно хочу почувствовать ее зубы. Кончить глубоко ей в горло.

Кира права — я свинья.

Но я хочу ее сильнее всего на свете.

Она так старается: помогает себе ладонями, берет меня глубже, но тут же отстраняется, чтобы судорожно глотнуть воздуха. И я весь в не, мокрый и раскаленный, словно из доменной печи. Другую девку я бы уже заставил, насадил ртом до самых яиц, но с Кирой я готов ждать вечность. Пусть только не останавливается.

И она продолжает, каждый раз пробуя все больше и больше, но ей правда тяжело дышать. И когда мы встречаемся взглядами, она мотает головой, шепчет и почти умоляет:

— Не смотри…

Приходиться поймать ее за подбородок, удержать голову силой, чтобы не отворачивалась и не стеснялась своих желаний. Ее губы уже припухли, и снова они все в красных ранках. Когда-нибудь, я сделаю так, чтобы все они зажили, все до единой.

Но это будет в другой жизни, потому что у моей Киры всегда будут искупанные губы.

Потому что я люблю все ее несовершенства. И даже тощую задницу и воробьиные плечи.

— Попробуй дышать носом, — подсказываю я. — И ненужно стараться так глубоко — это совсем не обязательно.

Она кивает и прежде, чем я убираю руку, успевает прихватить губами кожу у меня на запястье. Я подношу отметку поцелуя к губам и затыкаю ею рот, когда Кира снова всасывает мой член, на этот раз так туго и жестко, что яйца вот-вот превратятся в камни.

Мне нужен кислородный баллон. Хоть на полвздоха, потому что сам я уже никак.

Меня неумолимо несет в какую-то невесомость, словно метеорит. И когда чувствую, как трусь головкой о ее теплое небо — просто раскалываюсь. Где-то там остается терпение, потребность растянуть удовольствие. Во мне нет ничего, я до краев наполнен необходимостью принадлежать ей. Зависим от твердого языка.

Окончательно подсел на эту исполнительную старательность прилежной девочки.

— Еще раз…

И она окунает меня в свой рот почти до самого горла. Делает непроизвольный судорожный глоток.

— Не останавливайся, или я сдохну.

Я громко матерюсь, кажется, самыми погаными словами. Но тормоза остались там, на рельсах, а я же размазан по каменной стене, растерт до бесполезного хлама. Лишен воли.

Кира помогает себе руками, смелеет, как будто чувствует, что я полностью в ее власти, в этих тонких ладонях и жалящих пальцах, и словно припомнив старые обиды, скользит зубами по набухшим венам. Я должен бы протрезветь от порции боли, но кажется, снова прошу еще.

Пот градом катится по позвоночнику, голова гудит от ударов сердца в виски.

Кира сладко стонет — и я до крови во рту закусываю свое запястье. Кажется, без этого мой крик оглушит нас обоих.

Оргазм прожигает мелкой лазерной сеткой. Превращает в тысячи кусков, в каждом из которых бьется сердце и на всю катушку работает генератор удовольствия.