Непорочная для Мерзавца

Мне немного дико и неуютно, потому что мы не шипим друг на друга, и все это очень похоже на обычный диалог обычной парочки. То, что случается у нормальных людей, когда парень приводит девушку домой и распускает хвост на своей территории. Но мы не обычная парочка и даже этот разговор для нас совершенно дикий. Я скорее поверю, что мы можем без тормозов посыпать голову друг друга едкой солью старых обид, но не говорить так, словно между нами все ванильно. И все же — мы разговариваем.

Эл снимает пиджак, устало трет глаза костяшками, и лениво устраивается на высоком барном стуле за стойкой. Подпирает голову кулаком, хмуро изучает каждое мое движение. В холодильнике полно еды, и часть ее можно запросто превратить в омлет.

— Яйца? Серьезно? — Эл выгибает бровь, когда я разбиваю сразу несколько, разнося белки и желтки по отдельным емкостям. У него тут есть кухонный комбайн, так что я приготовлю ужин минут за двадцать.

— А ты думал, я подам тебе Рататуй или Петуха в вине?

— Я бы не отказался от блинчиков Сюзетт, — Эл даже не берет паузу, чтобы дать мне ответ. — Нравится Франция, упрямица?

— Я была там всего дважды. — Один раз лишь на выходные, и Дима показывал свои любимые места, а второй раз — мы приехали утром, а уехали вечером, потому что ему пришлось срочно возвращаться. Я даже из номера только выйти не успела. Но это все равно был Париж, и если бы не Дима, я бы так и видела его только в чужих инстаграммах.

— Поехали на выходные, — вдруг говорит Габриэль. — Если твоей маме станет лучше.

Моя рука дергается, помидор выкатывается из-под ножа и лезвие скользит по пальцам, оставляя на коже алую строчку, словно от чернильной ручки. Несколько секунд я просто смотрю, как на коже выступают алые капли, скатываются на доску.

— Черт, Кира, ты вообще безрукая?

Габриэль с трудом достает нож из моих пальцев: от нервов ладонь сковало судорогой.

Усаживает меня на стул, начинает громыхать ящиками, ругается, потому что не находит аптечку. А я, как ребенок, снова и снова прокручиваю в голове его слова. Он правда пригласил меня провести выходные вместе в Париже? Вот так, без шантажа и приказов?

— Могла бы сказать, что не умеешь, заказали бы готовую еду из ресторана, — злится он, присаживаясь на колени и щедро поливая мою руку бесцветной жидкостью из пластиковой бутылки. Не жжет. — Не нужно завоевывать меня кулинарными талантами.

— Завоевывать тебя? — Я все-таки выпадаю из ступора и нервно посмеиваюсь. — Ты самоуверенная свинья, Крюгер.

Ладно, я могла бы подобрать более ласковое слово, но между нами уже столько всего сказано, что глупо обижаться на «свинью». Просто нужно принять за аксиому: мы не та пара, где будут «солнышки», «ласточки» и «милые». Скорее уж «чудовище», «дракон» и «зараза». Главное, чтобы не грязнуля. Кстати, он уже несколько дней не называет меня так. С той самой ночи.

Плечи Габриэля напрягаются, жилы на шее тянутся, словно он до отказа сжал челюсти.

Неужели обиделся? Я не вижу его лицо, потому что он грубовато и неловко, по-мужски, обматывает мои пальцы пластырем, и изводит уже полпачки, потому что ничего не получается.

— Прости, за свинью, — извиняюсь я. Кто-то должен уступать. Бабушка говорила, что женщина — вода, и точит не только камень, но и капризного упрямого мужика. В нашем случае, Эл вообще живое воплощение всех мужских пороков и не факт, что с ним получится справиться, но ведь сейчас он заботится обо мне, а не пытается все решить своим привычным «мне плевать, будет, как я сказал».

— Ты снова назвала меня Крюгер, на свинью мне плевать, — отвечает Габриэль, наконец, справившись с пластырями.

— Мне нравится твоя фамилия, — не задумываясь, отвечаю я.

И он вдруг поднимает голову, недоверчиво щурясь. Янтарная волна накрывает с головой, и я, раскинув руки, добровольно тону в ней.

Мне действительно нравится его фамилия. Нравится, что она такая злодейская и так ему идет. Странно, что он думал иначе.

— Как сильно ты голодна? — спрашивает Эл, и теперь его очередь брать меня за грудки одной рукой и заставлять к нему наклониться.

Его голос опускается до низкого хрипа и самого горла. Он сглатывает, кадык резко скачет. Выдавая то ли волнение, то ли нетерпение. И мы снова разделяем один на двоих вдох, и этого — господи, даже просто этого! — достаточно, чтобы у меня снова закружилась голова.

Я хочу есть и мне дико от почти забытого за два года чувства голода. Рядом с Элом мне хотелось есть и это не вызывало острый приступ тошноты и не провоцировало рвоту.

Но сейчас я готова съесть целого поросенка.

— Достаточно, чтобы пугать тебя злобным урчанием моего желудка, — признаюсь я.

Я как будто пошутила, но ни одному из нас не хочется смеяться.