Непорочная для Мерзавца

Она сегодня просто сама щедрость, потому что дарит еще одну улыбку.

Глава тридцать шестая: Кира

Странное чувство — смотреть на человека и не видеть его.

Именно так случилось сегодня. Я словно прозрела, как та лошадь, с которой сняли шоры. Вдруг открыла глаза, щурясь от неприятной правды, которую, пусть и не нарочно, но пыталась не замечать.

Машина притормаживает у дома, со всех сторон огороженного высоким каменным забором. Ворота разъезжаются — и я чувствую себя Бель, которую Чудовище затащило в свой мрачный замок. Хоть дом Габриэля точно не мрачная обитель, а настоящая архитектурная ода стилю.

Эл помогает мне выйти из салона, и, кажется, мы оба вздрагиваем, когда я вкладываю пальцы ему в ладонь. Он почему-то снова хмурится, но держит крепко, так, что нечего и думать, чтобы освободиться.

Молча идем к дому. Молча переступаем порог. В полной тишине Эл забирает пальто из моих рук. Пока раздевается сам, успеваю снять обувь и переступаю с ноги на ногу.

Странная неловкость мешает говорить и думать. Вроде ничего не произошло: это все тот же невыносимый мерзавец Крюгер, и час назад он доказал это своими паршивыми словами и поступками. Но как отделить этого человека от Эла, который помог мне вылететь без проволочек, и сегодня приехал в больницу, хоть совершенно не должен был этого делать?

И снова в груди колотиться сладкая, до щекотки мысль: нет у него никакой женщины.

Только я. Ну и что, что это похоже на самообман: на тех снимках с ним была я, а не красавица с аппетитной пятой точкой. Сейчас этого достаточно.

— Может быть… — пробую разбавить невыносимую неловкость, но Эл перебивает меня поцелуем.

Мне больно, когда он как-то по-звериному прикусывает уголок моего рта, и его язык жалит ямку, где прячется мой удивленный вздох. Я словно печенье, которой он не хочет целиком запихивать в рот, но с каким-то ненормальным удовольствием обкусывает по краю, оставляя на коже жалящую боль. И в моем горле рождается странный призывный звук: его не слышно, но я проталкиваю его Габриэлю в рот, и он жадно глотает. Открывает глаза — и мы смотрим друг на друга. Наверное, хотим протрезветь, найти якорь, который вытащит нас из этой пропасти, но практически одновременно отказываемся от этой затеи.

Мы тонем, и это заводит убийственно сильно.

Эл тянет меня к себе, опускает ладони на бедра, вминает кожу пальцами до моего вздоха. Заставляет встать на носочки, буквально вдавливает в свое желание. В полной тишине, глаза в глаза — я чувствую, как он меня хочет. Как боится потерять контроль, когда дует на мои губы и охлажденная влага его поцелуя посылает россыпь мурашек по плечам.

Он выпивает меня, как первую порцию алкоголя: жадно, залпом, высушивает до самого дна. Сосет мои губы с яростью умирающего, а я могу только подставлять всю себя: берите меня, Эл и Крюгер, я нуждаюсь в вас обоих, я нуждаюсь в вас, я нуждаюсь в нем.

Габриэль хрипло матерится, когда я втягиваю его язык в рот, приглашая… к чему?

— Кира, нет…

Он еще хватается за контроль, но стоит мне подразнить фальшивой попыткой увеличить расстояние между нами — рычит, как раненный зверь, вжимает меня в стену, как таран. Острыми поцелуями жжет кожу на подбородке, прикусывает его, спускается ниже, чтобы языком и пальцами расплющить артерию на шее. Язык слизывает каждый удар сердца, и я чувствую, как его он вгрызается мне в кожу, словно хочет перекусить ток жизни.

— Я больной от тебя, — хрипло смеется Эл.

Господи, он так сильно напряжен, что дрожит, словно перед припадком.

— Ты просто больной, Эл, — переиначиваю я.

Мы с минуту просто прижимаемся друг к другу лбами. Нас словно замкнуло, закоротило, и если просто пошевелимся — тысяча вольт одним ударом убьет обоих. Но мы рядом. Не ругаемся, не делаем друг другу больно.

Мы… кажется, учимся.

Элу хватает смелости разорвать наш контакт. Но он не смотрит мне в глаза, отворачивается, торопливо, по старой привычке, тянет за собой вглубь дома. Он-то здесь все знает, а я то и дело натыкаюсь на скрытые полутьмой предметы: тумбочки, столики. Только когда мы достигаем конечного пункта нашего назначения, я вижу, что это — кухня. Подсветка расположена в стратегически важных местах: ряд лампочек в стене над плитой, ряд около рабочей стойки, большая стильная люстра над обеденной стойкой. И особняком — холодильник: два метра серой стали с табло и какими-то наворотами. Выглядит, как пришелец с луны.

— Я готовить не умею, — сразу предупреждает Эл.

А я помалкиваю, что знаю об этом давным-давно. Рафаэль любил рассказывать о брате, иногда так много, что мог говорить о Габриэле целый день: что любит, что не любит, что ненавидит, а чем его можно порадовать. До того, как я лично познакомилась с Элом, эти разговоры казались забавными, а потом… Потом я никак не могла отделаться от мысли, что вместе с нами гуляет кто-то третий. И все время, как бы сильно Рафаэль не восхищался братом, меня не покидало чувство, что они совсем не так близки, как может показаться на первый взгляд.

— То есть готовить должна я?