Непорочная для Мерзавца

У меня есть минутка на вдох, но я уже не могу — мне слишком мало просто кислорода.

Мне нужен запах моего Агрессора, его терпкая убийственная горечь в горле.

Я сделаю все, что он прикажет. Приму из рук любое наказание, любое поощрение, и мы прекрасно это понимаем.

— Две недели, Кира, я каждое сраное утро просыпаюсь от того, что могу долбить членом херовы доски, — медленно, со злостью, как на исповеди, рассказывает Крюгер.

— Каждый день ты торчишь в моей голове, как наваждение. Поэтому, поверь, надевать это платье было большой ошибкой, потому что я трахну тебя в нем. Здесь и сейчас.

Такая одежда, Кира, предназначена для провокаций.

Я берусь за столешницу сзади, стряхиваю с ног туфли и медленно опускаю ступни на холодный пол. Габриэль тянется к ремню на брюках, но медлит, выжидает, пока я исполню приказ.

Платье слишком узкое, поэтому приходится водить бедрами из стороны в сторону, пока упрямая ткань нехотя ползет вверх. Первый раз Эл бормочет что-то очень грязное, когда показываются резинки чулок, второй — когда я задираю его до талии.

Что, Крюгер, нравится твой подарок?

— Ты смерти моей хочешь? — глухо интересуется он, разглядываю крохотный черный треугольник шелка, весь усыпанный крошкой кристаллов «Сваровски». — Не смей даже шевелиться, упрямица, — замораживает мои попытки вернуть платье на место.

Вынимает ремень из брюк, подходит ближе и медленно, словно цедит терпение тонкой струйкой, ведет по моей ноге кожаной петлей. Огненные мурашки разбегаются вверх от колен, до треугольника между ногами.

Кого я обманываю?

Я хочу быть в этой клетке. Хочу быть в его клетке, и вошла сюда добровольно.

Глава сорок пятая: Кира

Он гладит ремнем выше, до выступающей тазовой кости, а потом опускается вниз.

— Раздвинь ноги, подарочек. — следующая команда.

Я почему-то приподнимаюсь на носочки: икроножные мышцы до предела натянуты в струны. Развожу ноги, и тут же непроизвольно запрокидываю голову, когда твердая петля ремня оказывается у меня в развилке: грубо трет, цепляя чувствительную точку между складками.

— Смотри на меня, подарочек, — говорит Эл, выуживая меня в реальность.

Он так сумасшедше сильно меня заводит одним своим видом. Просто тем, как почти лениво, на грани бесстыжей похоти, трет меня ремнем между ног, а вторую держит в кармане брюк. Как будто не происходит ничего вызывающего, и только заметная выпуклость на брюках выдает его возбуждение с головой. Эл прослеживает мой взгляд, растягивает губы в самую порочную улыбку, какую я когда-либо видела — и в один шаг оказывается рядом. Впечатывает мои бедра в холодным металл стола, роняет ремень и неистово накручивает тонкие тесемки трусиков на пальцы. Секундная боль, когда ткань врезается в кожу, словно леска — и он рвет их, без сожаления

Я не хочу больше ждать.

Я соскучилась по нему.

Умираю без него. Страдаю бессонницей в пустой постели. Я словно пустота, в которой нет ничего, кроме потребности быть заполненной единственным мужчиной на земле.

Габриэль кладет руки мне на плечи, так же грубо стаскивает рукава, фиксируя их у меня на локтях — теперь я даже пошевелиться не могу, и остается только пытаться сохранить хоть видимость гордости. Но и гордость бессильна против его зубов у меня на ключицах, против укусов, после которых на коже останутся следы. Я давно хочу носить клеймо моего владельца, я нуждаюсь в его метках, в праве собственности, которое он заявил давным-давно.

Внизу живота горячо и влажно тянет.

Все чувства скручиваются в одно, тугое, яркое и неистовое. Острая нить, которая обвивает сердце, затягивается вокруг тугой петлей и узлом.

Веки тяжелеют, потому что хочется закрыть глаза и позволить себе утонуть.

— Две недели, Крюгер, — почти хнычу я, словно капризная девочка. — Ненавижу тебя.

Он не отвечает, только опускается ниже вгрызается в плоть с такой жадностью, что я хочу выть от восторга: он нуждается во всем этом так же сильно, как и я.

— Пожалуйста, прикоснись… — вымаливаю его пальцы у себя на груди, когда Эл подцепляет бретели и медленно стаскивает лифчик вниз.

Грудь ноет от напряжения.

И тягучий разряд прямо в мозг, когда Габриэль пропускает соски между пальцами, а потом — режет их острыми краями зубов. И обдувает жаром дыхания, лижет шершавым языком, катает во рту, будто сладость. Я схожу с ума от одного вида его склоненной надо мной темноволосой головы. От того, как кончик языка порхает над тугим комком плоти, а ресницы дрожат, словно в лихорадке.

Моя рука у него в волосах, тянет, чтобы найти этот рот для поцелуя, но Эл практически до отказа втягивает в рот мой сосок — и я выпадаю в другую реальность, где я теряю чувство контроля, забываю обо всем и громко, хрипло, с немой потребностью, растягиваю по слогам его имя:

— Габриэль…

Он вытаскивает рубашку из брюк, подхватывает меня под ягодицы — и толчком усаживает на стол, разводя мои ноги так широко, что болят сухожилия. Втискивается межу ними всем корпусом, раками ведет по моим ребрам, и бормочет:

— Ты просто невыносимо худая, Кира. Моя, блядь, косточка…

Косточка…

Я плачу?