Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

— Не вижу ничего смешного! — возразил Смидович, — Я считаю, что каждому профессиональному революционеру необходимо иметь в руках рабочую профессию, быть мастером своего дела. При этом условии легче всего найти общий язык с рабочими. Бесконечные разговоры, доклады, дискуссии внутри интеллигентской среды себя давно изжили. Надо пролагать пути к сердцу рабочего, а это можно сделать всего быстрее и лучше, когда работаешь с ним бок о бок, на равных.

— Товарищ Смидович, кажется, собирается возродить почившее в бозе народничество. — Паук–Десятский поморщился. — Извините, но подобные эксперименты не для меня. Можете проводить их сами!

— А я и проводил. Имея диплом инженера–электрика, я три года работал простым электромонтером.

— Вот видите! — подал наконец голос черноволосый шахматист. — В самом деле, почему бы нам не изучить какое–либо мастерство. Времени хоть отбавляй. Уроков давать не разрешают, служить тоже. — Он посмотрел на Сми–довича. — Давайте–ка и вправду организуем сапожные курсы. А то ходишь тут в рваных штиблетах… Только б учителя найти.

— У меня есть человек на примете, — сказал Петр Гермогенович. — Вместе этапом шли.

Петр Гермогенович наконец спохватился и спросил, как их зовут. И тот и другой были очень молоды и сконфуженно ответили, что они оба Владимиры и оба Ивановичи и звать их лучше всего по их росту — Володя маленький и Володя большой.

— Так как же насчет листовки, — вернулся к разговору Смидович. — Написать ее нетрудно, но как размножить?

— У нас есть своя типография, — подал голос обидевшийся было Паук–Десятский.

— И вы об этом молчите!

— Видите ли, типография принадлежит социалистам–революционерам.

— Если мне не изменяет память, при первой нашей встрече вы сказали, что в Кадникове все административно–ссыльные живут «одной дружной семьей».

— Да, но… — На лице Паука–Десятского отразилась целая гамма переживаний. — Хорошо, я посоветуюсь…

Наконец пришло долгожданное письмо от Софьи Николаевны. Смидович нетерпеливо разорвал конверт с адресом, написанным знакомым круглым почерком. Глядя на него, он подумал, что так писать может только сильный, волевой человек.

Софья Николаевна была в письме сдержанна, называла его по имени и отчеству, скупо сообщала о своих делах и о том, что за хлопотами приехать к нему пока не может. Кроме того, неважно себя чувствует Таня и ее обязательно надо свезти в Кореиз, чтобы целебный крымский воздух укрепил ее здоровье. Только в самом конце он прочел слово, приведшее его в буйный восторг: «Целую». И подпись — «Соня»…

Из письма он не мог понять, чем она сейчас занята и не угрожает ли ей опасность. Впрочем, конечно, угрожает! Разве может спокойно жить профессиональный революционер, если на него еще в 1899 году Особый отдел департамента полиции завел «дело», которое никак не может закончиться. Да мыслимо ли это вообще — закончить заведенное на революционера дело? Для этого надо либо умереть, либо отойти от политической деятельности, капитулировать перед царизмом, что, пожалуй, не лучше самой смерти.

На Сонином письме стоял почтовый штемпель Венева, — значит, она сейчас у себя, в Щучьем. Наверное, два–три раза в неделю ездит в Тулу к рабочим «императорского оружейного завода». Милая домашняя наставница, которой не разрешают преподавать в рабочих школах самообразования! А может быть, сейчас, в эту минуту, очередной шпик, приподняв шляпу и отвратительно осклабившись, говорит гнусавым голосом: «Барышня, пожалуйте в охранное отделение»? Петру Гермогеновичу стало страшно за Соню: вдруг ее и впрямь арестуют, посадят, и тогда она уже наверняка не сможет приехать к нему.

Смидович старался отогнать от себя беспокойные мысли. Он тут же ответил Софье Николаевне, написал, что здесь тоже здоровый климат, что Таня, если она сюда приедет вместе с мамой, великолепно окрепнет, попьет парного молока и поест знаменитого вологодского масла, о котором написал восторженную статью сам Шелгунов.

Летом здесь прекрасно: приволье, река, сосновый бор, чистейший воздух — одним словом, тот же Южный берег Крыма… И широкое поле для работы, — подразумевалось, конечно, для революционной деятельности.

Петр Гермогенович понимал, что листовку к Первому мая лучше всего писать на местном, знакомом жителям Кадникова материале, и дотошно разузнавал о крестьянских волнениях в уезде. Он выяснил, что прошлым летом в нескольких волостях крестьяне самовольно разделили между собой помещичьи покосы, а Ембская волость взбунтовалась против лесопромышленников.

За три дня до праздника листовка была готова, и он пошел по старому адресу, надеясь, что Паук–Десятский поможет ее размножить.

На крылечке дома Смидович увидел Ляшко. Он стоял без пальто, в стареньком костюме и смотрел на птиц в небе.

— Вы только поглядите, какая красота! — сказал он, заметив Петра Гермогеновича. — И этого меня хотели лишить, запрятав в тюрьму.

— Да, природа — это истинная красота, — задумчиво промолвил Смидович. — Сколько в ней совершенства, изящества!.. Как летят птицы! Какая сила несет их за тысячи верст в эти неуютные края?