Неприкасаемые. Легион. Хранители

– Показалось…, – ответил Закария, задумавшись на пару секунд, и понял, что реальным чудом для него была Ангелла, которая заслонила собой все – и это Небесное Око, и своего брата, который, как он догадался, олицетворял собой все признаки вырождения этой загадочной и влиятельной семьи. “Особенно морального вырождения”, подумал он с усмешкой.И она даже заставила его почти забыть историю его собственной жизни, которую, как он понимал сейчас, он прожил, в общем-то, откровенно бездарно и глупо. Так и не сумев сделать то, ради чего Создатель и направил его в этот мир. Он на всех парах, не разбирая маршрута несся к этой Северной Базе, рвал и метал, разрушал и гневался, а не пытался понять себя и свое истинное предназначение. Но уже скоро все это будет совсем не важно, главное – думать иногда о ней, и согревать себя этими мыслями. “Хотя, какой-нибудь калорифер или другой отопительный прибор нам бы не помешал, все-же”,– подумал он и обменявшись парой фраз с Китано, отправил О’Брайена поискать что-то подобное. “Тащи все, что найдешь. Только не спиртное”, – сказали они ему оба. Тот недовольно пожал плечами и ворча про явную дедовщину, отправился за чем-нибудь согревающим, с неудовольствием понимая, что сам затеял этот разговор о приборах.

– Мне приснился Толстый Джон, – выдохнул вдруг Такахаси, отходя от амбразуры, и присаживаясь на ящик, где раньше сидел отправленный ими в мини ссылку О’Брайен.

Закария с удивлением посмотрел на друга, и тот, прежде не отличавшийся сентиментальностью и впечатлительностью, рассказал свой сон. Джон обращался к нему откуда-то сверху, будто в комнате где почему-то оказался Китано, обвалился потолок, и Джон прилег на пол свой квартиры, расположенной выше, и решил поболтать с ним. При этом, из этой дыры в потолке шел хорошо различимый свет, словно над легионером включили яркую люстру.

“– Я вернулся в Легион. А того ублюдка, которого я назвал сынком, я бы разорвал собственными руками. Не зря я все-таки был бандитом…”

Да, их бывший сослуживец какое-то время был и футбольным болельщиком, и профессиональным хулиганом, и даже членом одной из уличных банд. И как рассказывал он им, как истинный кокни, выходец из самых небогатых слоев лондонцев, в драках и разборках упорно называл своих противников сынками. Не принимая всерьез их грозный внешний вид, не обращая внимание на то, сколько вокруг него врагов, и чем они вооружены. Потому что он был там единственным, настоящим мужиком. А не мелкой шпаной. Или накаченным адреналином или алкоголем трусом. С которых стоило только сбить спесь и гонор, и они сразу начинали молить о пощаде.

“– Не будьте как я, проглотите на хрен свою гордость… Уйдите с чем-то светлым и хорошим… Достойно. И боже вас упаси вестись на разводы такихдешёвок, как тот гад, который совратил меня с пути истинного. Иначе я сам вышибу из вас весь дух!”, – сказал Джон очень строго напоследок, уперев в лицо Китано свой толстый палец, и сверля его своим взглядом, и провал в потолке сам собой закрылся, и сеанс связи во сне был окончен.

Закария пожал плечами – у каждого есть право на ошибку, почти законное право. По его мнению, Джон успел сесть в правильный поезд, и теперь удалялся от них, вернее уже удалился далеко по этой ветке, которую кто-то философски настроенный, назвал бы жизнью. Или предопределением. Правильным или неверным выбором. Но Джон, несмотря на свою отрицательную харизму и богатый криминальный опыт, тщеславие и жестокость, был по сути, добрым и справедливым человеком.

– Я бы хотел, чтобы он был сейчас здесь, с нами, – отозвался наконец Закария, выныривая из омута своих размышлений.

– Не помешал бы, это точно, – Китано уже включил свой привычный режим строгого воина, вернулся к бойнице, и нахмурившись, высматривал что-то своими глазами, при этом один глаз у него слегка подергивался.

В их маленькую крепость шумно вернулся не святой Патрик и широко разведя руками, доложил, что ничего согревающего, кроме бутылки скотча, он на нашел. К его удивлению, ветераны почти не заметили провала его миссии, и выглядели задумчиво, никак не реагируя на то, что они остались без тепла.

– Ладно, черт с ним, с этим обогревателем… Тут, надеюсь, скоро станет жарко, и мы сами согреемся. И кровь уже не будет стынуть в жилах, – прокомментировал Закария заявление О’Брайена и вновь задумчиво уставился на точку между двух скал, которая, как казалось ему, начала двигаться и приближаться к ним. Он поднял с пола снайперскую винтовку и настраивал ее прицел, затем устроил оружие в нише амбразуры, и навел оптику на эту точку.

– Слушай, Китано, а у тебя есть самурайский меч? –спросил не святой Патрик легионера, который тоже навел свой бинокль в сторону той самой точки, которую углядел Закария и помогал своему сослуживцу найти ее в перекрестье своих окуляров. Их молодой товарищ был убежден, что у каждого японского воина должен быть свой меч, катана, которую можно при случае обнажить, и пустить в дело, превратив обычный бой в подобие красивого ритуала.