Неприличное предложение

— Святые бретельки! — она машинально хотела подхватить одежду рукой, но замерла, позволив ткани сползти. — Да ты мастер!

— Я же сам его выбирал, — улыбнулся Платон, довольный, польщённый и неожиданно опьянённый каким-то незнакомым или, может, давно забытым чувством.

Счастьем.

Сердце вздрогнуло и трепыхнулось в груди. Душа наполнилась теплом и радостью, совершенно неуместными сейчас и абсолютно неожиданными. Но таким настоящим.

— Так, оставим всё это! — испортил момент резкий, как вопль чайки, голос Киры. — Платон садись на кровать. Девушка сверху… Халат снимаем!.. Проклятье! Ну откуда трусы? Платон, ну зачем трусы? — комментировала она всё, что он делал, подчиняясь её указаниям. — Я же сказала: на гениталии — носок.

— Не слушай её, отличные трусы, — шепнула Яна. Её заставили снять сапоги, что её тоже расстроило. Платон подмигнул ей как заговорщик и лёгким движением руки… остался в носке на пенисе.

Конечно, носка розового и махрового, как надел Джейсон Момоа на съёмки сложной постельной сцены в «Игре престолов», Платон не нашёл. Но этот полосатенький тоже был ничего. А ещё там были ушки и кошачьи глазки.

Не засмеяться, глядя на этот носок было невозможно.

Янка и засмеялась, хотя густые волосы на лобке и тёмная дорожка волос от пупка вниз — он видел, как она скользнула по ним взглядом — её смутили, заставили покраснеть и стыдливо отвернуться. И это тоже ему почему-то понравилось. Эта неискушённость, волнение, страх.

— О, боги! — зарычала Кира. Её, двадцать лет снимающую фильмы для взрослых, вряд ли можно было уже чем-то смутить или рассмешить. Платон знал, когда её нанимал, что она самая лучшая. И только потому слушался. — Дорогие мои, мы будем тут развлекаться или работать? Так, ты на кровать. Ты — к нему на колени, — махала она указующим перстом.

Платон сел, откровенно наслаждаясь процессом. Хрен его знает, почему ему это нравилось — эта властная режиссёрша явно грубила. Может, потому, что в его жизни такого ещё не было. О том, что эта съёмка была задумана как ответ жене на просьбу дать ей миллион на видеоролик, сейчас он не думал. Он и забыл о жене. Да и обо всём остальном тоже.

Он думал о том, что Яна села к нему на колени, едва дыша.

— Милочка моя, а бельё? — раздался за её спиной голос режиссёра. — Мне нужны откровенные сцены, а не фото разворота журнала для пенсионеров. Стесняться будем не здесь и не со мной…

— Сдавайся! — прошептала Янка, глядя на Прегера. Не сводя с него глаз стянула лифчик и трусики, толкнула Платона на кровать и забралась обратно на колени, усевшись на чёртов носок.

О, мой бог! Платону хотелось себя ущипнуть, но он не мог на неё не смотреть — так нравилось ему то, что он видел. Полные упругие грудки с идеальными розовыми сосочками. Изгиб талии. Тонкую полоску волос, что оставили на её лобке, убрав всё остальное. Рот наполнился слюной, пах — тяжестью, голова — совсем не рабочими мыслями.

Проклятье! Платон думал, что будет проще: это же съёмка, не настоящий секс. Думал он не сможет даже возбудиться, а презрение не позволит ему в принципе думать о том, чтобы её желать. Но он хотел девчонку так, что заныли яйца.

— Вот! Отлично! — рявкнула режиссёр, не позволив Платону ответить. — Вот теперь то, что надо. Снимаем со спины. Яна, задницу назад резче. Волосы на спину… Голову откинь. Платон, руки ей на ягодицы. И сядь! Её грудь у тебя во рту… Сначала одна, потом другая… Раскачивайся, милая! — под щёлканье камеры, командовала Кира. — Попрыгай на его члене в удовольствие. Там есть чему порадоваться.

Платон, конечно, выполнял указания, хоть и казалось, что Кира щёлкает хлыстом. Но она предупредила, что так будет и он подписался на это сознательно.

Он знал на что шёл и зачем. Давно забывший, что такое стыд в постели, он в принципе ничего не ждал, даже эрекции.

Но когда от его ласк, грубоватых и ни разу не сдержанных, как просила режиссёр, грудь девушки мучительно напряглась, и он увидел это у неё на лице: боль, стыд, страх и растерянность, непонимание что происходит с её телом, у него в носке не просто зашевелилось. Её мучения приветствовал каменный стояк.

— Прости, — пересадил он Яну чуть повыше, когда ей в живот уткнулся его вставший в носке член.

— Ничего, — шепнула она, послушно исполняя громогласные указания, вдруг ставшие казаться фоном.

Всё это — камера, режиссёр, её голос — словно отодвинулось куда-то на задний план. А он чувствовал на своей груди Янкины твёрдые соски. От её запаха кружилась голова. И так хотелось содрать этот чёртов носок, сказать «да гори оно всё» и засунуть в неё член, что стало невыносимо жарко.

Чёрт-чёрт-чёрт!

Что они делали дальше, как она выгибалась, каким местом поворачивалась к камере, как стояла между его ног, делая вид, что по самые гланды заглатывает его член — в какой-то момент всё это стало происходить и вовсе как во сне.

Реальным было лишь её дыхание. И в каждом её тихом выдохе он слышал мучительное «А-а-а!», а в каждом вдохе сквозь зубы «С-с-с!».

«Молчи! — хотелось Платону заткнуть её рот настоящим сокрушающим поцелуем. — Молчи, твою мать, Янка, а то я сейчас кончу!»